Море ясности
Шрифт:
— Боится? Нет. Она, знаешь, любит тебя.
Любит! Всего Володя ожидал от Елении, только не этого. Никогда он не замечал никакой любви. Она даже внимания на него не обращала. Это Ваоныч, должно быть, выдумал, чтобы посмеяться.
Но художник очень серьезно сказал:
— Не веришь? А ведь она добрая. Только характер у нее тяжелый. Она, если в чем уверена, будет стоять железно. Знаешь, как она зовет тебя? Лебеденочек. Редко, правда. Раз в год.
А ведь и верно — зовет. И даже совсем недавно называла, сегодня. Но он не обратил на это никакого внимания.
Ваоныч
— И любит она тебя тоже скуповато. Раз в год. Себя любит чаще, а свой музей всегда. Так что ты очень-то не переживай.
— Да я нисколько.
— И не надо. Будь ты постарше, она бы тебя на одно дело подбила. Уж она бы уговорила. Я знаю.
— Какое дело? — спросил Володя.
И Ваоныч снова ошеломил его новым сообщением:
— Хлопочет она, чтобы в этом доме музей открыть.
— Какой музей?
— Музей народного искусства. Хорошо придумала?
— Очень хорошо, — согласился Володя.
— А мама? Она что скажет?
— Я ее уговорю…
Похаживая по комнате, Ваоныч говорил, что это было бы замечательно: в таком красивом доме, который уже сам по себе является чудесным изделием русского мастерства, открыть музей. Все, что накопила Елена Карповна за свою жизнь, все свои драгоценные коллекции она согласна передать в новый музей. И все будут приходить, все будут любоваться на красоту и говорить: «Вот что могут золотые руки великого мастера — русского народа!» Надо так и назвать: «Музей Великого Мастера»!
— Вот это здорово! — согласился Володя. — «Музей Великого Мастера». Так и на вывеске написать…
Ваоныч спросил:
— А нарисовать на вывеске знаешь что?
— Знаю! — восторженно подхватил Володя.
— Что?
— Лебеденочка!
— Ага. Раскинул крылья широко, широко. Сейчас полетит…
— А за ним солнце, — продолжал Володя.
Ваоныч, как песню, подхватил:
— Алое, горячее. А лучи золотые.
Володя снова повторил:
— Это очень хорошо! Это просто здорово!
Ваоныч сказал:
— Но это очень трудно.
— А если все возьмутся?
— Тогда легче. Но все равно трудно.
И он начал перечислять все, что надо проделать для открытия музея. Надо решение городского Совета, квартиры всем, кто живет в доме, деньги на ремонт, постройка выставочного помещения, очень много всего надо. А Володя слушал его и думал, как взрослые умеют так усложнять простые вещи, что о них делается скучно даже мечтать.
А Ваоныч все ходил по комнате и говорил о Том, как трудно открыть «Музей Великого Мастера», что за это дело взялась пока одна Елена Карповна, но даже и она со своим железным характером вряд ли добьется успеха, если ни от кого не будет поддержки.
Володя спросил:
— А вы?
— И я, конечно. Хотя у меня и своих дел в Союзе художников хватит. Вот был я в Северном городе на выставке. Это не простая выставка всяких картин. Это, как тебе объяснить… Ну, в общем все художники собрались и решили нарисовать картины про богатства северной природы. И чтобы эти богатства сохранить и умножить. Два года работали, и у некоторых замечательные получились картины. Самые лучшие у Снежкова…
— Михаил Снежков? — спросил Володя.
До него словно издалека донесся удивленный голос Ваоныча:
— А ты его знаешь?
Володя твердо ответил:
— Да. А он хороший художник?
— Ого! Художник он — дай бог! А ты откуда его знаешь?
— Он, когда в госпитале лежал, нарисовал мамин портрет.
Володя повел Ваоныча в спальню. Включил свет. Далекая, далекая мама посмотрела на него со старого рисунка.
— Любимая сестра Валя! — удивленно воскликнул Ваоныч.
Володя спросил:
— А вы разве знаете?
— Знаю. Снежков недавно картину написал и назвал ее «Любимая сестра Валя». Чудесное полотно. И лицо там вот это. Точь-в-точь. Подожди, я тебе сейчас покажу.
Он принес журнал, где были напечатаны две картины художника Снежкова. На первой нарисованы сосны, а среди них широкая такая поляна, вся засаженная маленькими, зелененькими и пушистыми елочками, сразу заметно, что они не сами выросли, что их тут посадили правильными рядами. Стоят, как пионеры на линейке. А день разыгрался солнечный, горячий: каждая веточка сверкает, как свечка; старые сосны вскинули под самые облака свои золотые ветки. И все так удивительно нарисовано, что кажется даже — кругом запахло нагретой смолой. Среди молоденьких елочек по рядкам идут двое: маленькая, скуластенькая женщина в красном платочке и высокий рыжебородый мужчина. Наверное, это они насадили эти елочки, вон как внимательно их осматривают и, наверное, радуются.
— «Художники», — прочитал Володя подпись под картиной и спросил: — Почему «Художники»? Они же ничего не рисуют…
Ваоныч сказал:
— А как думаешь, почему?
— Наверное, потому, что красиво насадили, как на картинке.
— В общем, верно, — согласился Ваоныч, — человек своим трудом украшает жизнь.
Он перевернул страницу, открылась новая картина: около зеленой палатки — полевого госпиталя — сидит на пригорочке очень молоденькая девушка в белой косыночке, на плечи ее накинута зеленая стеганка. Солнце уже село. Оранжевый свет из палаточного окна освещает ее утомленное лицо. И тут же, у самой палатки, растет ромашка. И девушка смотрит на нее с изумлением и восторгом: как это здесь, на такой выжженной, избитой земле смог уцелеть простенький этот цветочек — милый житель русских полей?
…Давно ушел Ваоныч, давно уже лежит в своей постели Володя и смотрит, как мерцают зеленоватым светом заиндевевшие стекла в потолке. Это играет луч далекой вечкановской звезды, ободряя Володю:
— Не робей, парень, не унывай! Все равно будет по-твоему. Ты — сучок дубовый, от такого и топор отскакивает. Ты своего добьешься…
КОНЕЦ ЗИМЫ
Когда дядю арестовали, тетка устроилась в какой-то цех домостроительного комбината уборщицей. Теперь по утрам Тая сама готовила завтрак. А чего там готовить, когда и без нее все приготовлено. Она просто доставала из печки сваренную картошку или кашу да подогревала на плитке чай. Вот и все ее труды. Но она, конечно, задирала нос, вроде она здесь старшая.