Море ясности
Шрифт:
— Куда?
— В школу.
— Знаешь что, — посоветовал Володя, — иди-ка ты своей дорогой!
— А ты пойдешь своей?
— Где надо, там и пойду.
Он решительно двинулся к ограде. Но наперерез уже бежали зеленые повязки, отрезая ему путь. Тогда он сбросил с плеча ремень и, закрутив над головой свой боевой портфель, диким голосом завопил:
— Прочь с дороги!
Первому досталось Павлику. Он упал. Зеленые повязки отступили. Но тут Володя заметил, что к ним на помощь спешат взрослые. Он перемахнул через
МАРИЯ НИКОЛАЕВНА УМЫВАЕТ РУКИ
Володя так и знал — его вызвали к директору школы. Он этого ждал и был уверен, что на этот раз ему придется туго. Но, несмотря на это, он не стремился ни отделаться от наказания, ни отсрочить его. Ему было все равно.
В этот день Венка Сороченко дежурил по классу. Он утащил Володю под лестницу в конце коридора и там горячо зашептал:
— Хочешь, я скажу, что ты заболел, что ты играл в футбол и тебе выбили глаз, или на тебя напал слон…
Зная, что Венка еще и не то выдумает, если его не остановить, Володя сказал:
— Это уж ты загнул. Слон!
— А что? Он из цирка вырвался, как, помнишь, в прошлом году?
— Так цирк давно уж уехал.
— А может быть, Николай Иванович не знает, что уехал.
— Все равно узнает и завтра вызовет.
— Забудет до завтра-то! — еще горячей зашептал Венка. — Вдруг его в райком вызовут, или кто-нибудь к нему приедет, или он под автобус попадет, или под дождь и простудится…
Володя обреченно отмахнулся:
— Он не забудет. У него, знаешь, все записано.
Большая перемена гудела по всем коридорам и лестницам школы, как небольшая, очень бойкая и очень бестолковая река, которая настолько ошалела, что даже перепутала свое собственное направление. Ее волны беспорядочно плещут во все стороны, закручиваются в маленькие водовороты или вдруг с воплем кидаются против течения.
Друзья стояли в конце коридора под лестницей, в стороне от кипучего потока, хотя Венке, как дежурному, полагалось находиться в центре главного русла. Но дежурный — тоже человек, и у него могут быть свои неотложные дела.
— Ну, смотри, — предупредил он, — на волоске держишься.
Насчет волоска Венка был прав. За последнее время столько замечаний ни у кого не было. Волосок, на котором держался Володя, был до того тонок, что мог оборваться в любую минуту.
Все это так, но есть еще одно обстоятельство, о котором почему-то Венка забывает. Володя напомнил:
— Ничего они мне не сделают — у меня по всем предметам голые пятерки. Круглый пятерочник.
— Ты круглый дурак! — перебил Венка.
— Кто дурак? — спросил Володя таким голосом, словно он съел подряд четыре порции мороженого, и, выпятив грудь, повернулся плечом к Венке. — Кто дурак?
Венка объяснил:
— Чего ты на меня наскакиваешь? Я хочу как лучше. Знаешь, это Мария Николаевна сказала директору. Она сказала: «Делайте что хотите, я больше не могу».
— Это она про меня?
— Про тебя. Ты слушай самое главное: «Я, говорит, умываю руки».
— А он что?
— А директор говорит: «Мы не имеем права умывать руки, мы за него, за тебя значит, отвечаем».
— А потом что? — хмуро спросил Володя.
— А тут они заметили меня.
— Прогнали?
— Конечно. Вовка, а что это они про руки?
Володя и сам не понимал таинственного смысла этих слов. Кто его знает, что они означают. Наверное, хорошего мало. Никогда ничего определенного нельзя сказать, если имеешь дело со взрослыми.
На всякий случай он сказал:
— Ну и пускай умывает свои руки.
Раздосадованный упорством друга, Венка осуждающе проворчал:
— Нашел с кем связываться. Не знаешь оторвановских, что ли? Обойди ты их за сто метров!
— Да что ты пристал со своими оторвановскими!
— Что тебе, трудно обойти? — обозлился Венка. — Принципиальный какой!
Володя хотел ответить, что для него никакого труда это не составляет обойти оторвановских за сто метров. Пожалуйста! Хоть за тысячу. Жалко, что ли! Но пускай он лучше пострадает, а не уступит оторвановским.
Но сказать он ничего не успел. На лестнице, прямо над их головами, раздался такой уж совершенно отчаянный вопль, что Венка сразу же вспомнил о своем высоком звании.
Поправив красную повязку на рукаве, он со скоростью космической ракеты вознесся по лестнице и врезался в самый центр скандала.
УДАР ПО ВОРОТАМ
Николай Иванович, директор, снял очки и вздохнул:
— Не знаю, что с тобой и делать…
Володя в ответ тоже вздохнул. Никто этого не знает, ни учителя, ни мать. Они только вздыхают или угрожают чем-нибудь, и все почему-то думают, что очень это интересно, когда тебя называют хулиганом и все время жалуются на тебя.
А интересно, если бы у него, как у всех, был бы отец, он бы знал, что надо делать. Наверно бы знал.
Он бы как сказал:
— Я знаю, что мне с тобой делать. У меня, брат, не отвертишься. Покоряйся моей воле.
И Володя с полным доверием покорился бы твердой воле отца.
Вначале он еще ждал, что придумают для него какое-нибудь настоящее испытание, но так и не дождался. Все осталось по-старому. Его стыдили в учительской и перед всем классом; спрашивали, есть ли у него совесть; рисовали в стенгазете — плохо нарисовали, он бы в сто раз лучше нарисовал.
За окном догорал хороший апрельский денек. Внизу, на спортивной площадке, ребята гоняли мяч, доносились ликующие возгласы и пронзительный свист. Сразу видно, что там играют не в узаконенный волейбол. Там лупят мяч ногами, что было строжайше запрещено после того, как в учительской высадили сразу четыре стекла.