Море
Шрифт:
Она спускалась по лестнице метро с такой поспешностью, словно спасалась от своих тревожных мыслей. Вагон был переполнен. Веселые мужчины и женщины держали друг друга за руки и хохотали. Там, наверху, трамваи с замазанными синей краской окнами, без фонаря впереди громыхают и скрежещут, словно какие-то неуклюжие чудовища. Зато здесь вагон залит ярким светом, элегантно одетые женщины, во все углы проникает запах духов «Chat noir» и «4711». Какая-то компания громко болтала по-французски с явным будапештским акцентом. Очередной анекдот о Гитлере. Имя Гитлера, разумеется, не произносилось, ограничивались прозвищем Маляр, а в конце анекдота раздались аплодисменты и крики: «Tr`es bien, excellent!» [2] Возле Оперы половина пассажиров вышла, можно было сесть, но Агнеш даже не заметила этого. Она стояла возле кондуктора и через стеклянную дверь вагона пристально смотрела на желто-серую стену туннеля.
2
Очень хорошо, великолепно! (франц.)
Неделю назад они тоже были на концерте в консерватории, слушали Пастораль, а потом, прижавшись друг к другу, шли пешком до самого ее дома. Стояла теплая весенняя ночь. Тибор всю дорогу читал стихи Арпада Гота, Бабича, Дюлы Юхаса… «Кудрей ее золотистых не помню, но вот золотятся поля… Мне голос Анны слышится из той весны, что ныне так далеко… Я окутан страшной тьмой мучений, не на день — на годы и столетья… Когда всемогущие боги небесные даруют мне речь…» Путаются сейчас в ее памяти строки, как путались они и в тот раз. Она слышала тогда его голос и чувствовала, что сердце ее тоже бьется в такт стихам. Настроение у Тибора было веселое. Прерывая на время чтение стихов, он рассказывал разные студенческие истории, делился своими впечатлениями об Италии. Потом ни с того ни с сего вдруг предлагал звонить в запертые дома на улице Уллеи. Она немного трусила, но все же смеялась и вместе с Гибором, разгоряченная, убегала от растревоженных домов, а затем из-за ближайшего угла со смехом посматривала, как появляется в ночных туфлях привратник, как он, щуря глаза, оглядывается кругом и, ругаясь на чем свет стоит, снова захлопывает двери. «Нельзя так, — запротестовала она. — Зачем будить бедных стариков?» — «Почему нельзя?» — «Ведь это же бесчеловечно». «А разве не бесчеловечна нынешняя война, когда нам всего по двадцать лет… Будем мстить обществу там, где только можно», — ответил Тибор и снова нажал кнопку звонка.
Возле кирпичного, неприветливого здания больницы они пересекли площадь Надьварад. Окна были затемнены — казалось, что за ними все вымерло. «Как-то раз вы приглашали меня к себе на ужин, — без всякого перехода обратился к ней Тибор. — Когда прикажете прийти?» «Когда пожелаете», — ответила она, почти задыхаясь от неожиданной радости. «В воскресенье под вечер, можно?» «Очень хорошо». И они молча пошли дальше. Тибор заговорил снова, только когда Агнеш собралась позвонить, чтобы ей открыли дверь. «Погодите немного», — и он внезапно поцеловал ее в губы. Все это произошло в мгновение ока, от растерянности она не могла ни защититься, ни ответить взаимностью. Совсем смутившись, она поспешно нажала кнопку звонка. Тибор поцеловал ей руку. И, пока неторопливая, хромая привратница открывала дверь, он уже быстро шагал обратно в сторону Надьварадской площади.
В воскресенье под вечер он действительно пришел. Его фигура показалась в воротах ровно в пять часов.
Соседки еще в третьем часу дня собрались на веранде и стали терпеливо ожидать, когда к молодой Чаплар придет ухажор. Неужто он такой богатый, как хвастает Чапларне? Но раз он такой барин, то почему бы ему не подобрать себе лучшей пары, чем эта дочь слесаря? «Он, видать, с каким-нибудь изъянцем, — многозначительно заметила тетушка Буркуш. — Наверно, стар». «Или хромой», — вставила Марьяине, усыпанная родинками старуха, которая с утра до вечера торчала на веранде в своем грязном цветастом халате.
Но, когда Тибор Кеменеш прошел по коридору первого этажа и позвонил к Чапларам, у кумушек перехватило дыхание. Они увидели стройного, крепкого синеглазого мужчину с каштановыми волосами, лет двадцати пяти — двадцати шести. На нем был серый костюм, голубая рубашка из шелкового поплина, темно-синий шелковый галстук. Коричневые полуботинки были начищены так, что казались совсем новыми. Руки белоснежные, холеные, может быть, даже с маникюром.
— Он похож на киноактера, — с восхищением промолвила старшая дочь Буркушей.
— А ты похожа на замызганную ведьму, — прикрикнула на нее мать. — Не можешь ради такого случая надеть розовое платье.
— И не знаю, право, чем его прельстила дочь Чапларов, — проворчала Бедене, у которой тоже были на выданье две косоглазые дочери. — Ни спереди, ни сзади…
— Он пока еще не женится, — прокаркала Марьяине. — И не известно, станет ли вообще на ней жениться.
Тибор скрылся в квартире Чапларов. Агнеш встретила его в передней, если, конечно, можно назвать передней то тесное, крохотное помещение, где каждая стена не больше двери. Здесь даже вешалки не было, а лишь вбитые в стенку четыре костыля. На двух висела мужская одежда, а два других Агнеш освободила для Тибора. «Сюда», — указала она на коричневую дверь, и, когда вошла вместе с ним в комнату, ей показалось, что она увидела все здесь впервые. В двух смежных комнатах — в той, что побольше, и в той, что с альковом, — жили ее родители и братья, а эта маленькая, с окнами на улицу, принадлежала ей одной. Она всегда гордилась, что имеет собственную комнатку с коричневым полированным шкафом, диваном, подставкой для цветов и этажеркой. Ее раздражала только стоявшая в углу мамина старомодная зингеровская швейная машина под деревянным колпаком. Сколько раз она просила мать убрать ее отсюда или хотя бы не покрывать этой ужасной вязаной салфеткой.
Братьев ее, Карчи и Ферко, дома не было, вместе со старым Чапларом они поехали на футбольный матч. Мать в алькове поправляла накидку на постели. Заметив вошедшего мужчину, она пошла ему навстречу с такой поспешностью, что, казалось, вот-вот обнимет и прижмет к груди.
— Будьте как дома. Мне Агнешка много о вас рассказывала. Мы, конечно, живем по-простому. Но могли бы жить и получше. Мой отец, знаете, имел сорок хольдов земли да, кроме того, ездил на ярмарки и перепродавал лошадей, но, знаете, мой младший брат был отчаянным картежником… Впрочем, к чему это я рассказываю, вы ведь пришли не ко мне, а к моей дочери. Да садитесь же, не стесняйтесь…
Поклонившись, Гибор чуть было не приложился губами к руке тетушки Чаплар, но тут же опомнился и поспешно выпрямился. Агнеш заметила это и покраснела, как маков цвет. Но тетушку Чаплар поведение гостя не смутило. Она выбежала на кухню и, раскрыв наружную дверь, принялась взбивать сливки, сопровождая это занятие таким громким рассказом, что, к ужасу Агнеш, обрывки фраз долетали и в комнату: «А как он ее любит… видели, какой чудный букет он принес?.. Но Агнешка пока раздумывает, она у меня еще совсем ребенок…»
С четверга, с того вечера Агнеш миллион раз представляла себе эту встречу. Наяву и во сне она снова и снова мысленно переживала все по порядку. Вот Тибор звонит, входит в переднюю. Она говорит ему: «Добро пожаловать!» Вводит к себе в комнату, и они остаются наедине… Тибор смотрит на нее. А вот вышло совсем иначе: он сидит с ней рядом, в одной комнате, но смотрит не на нее, а на стену. Над печкой видна черная от дыма полоска, хотя в прошлом году ремонтировали квартиру… Да где там в прошлом году — скоро будет три года. Вот он переводит взгляд на картину. Она написана маслом и изображает уголок в лесу. На лесной полянке цыгане варят обед. Эта картина висит над диваном с тех пор, как Агнеш помнит себя. Рисовал ее какой-то Чапо или Цако; однажды друг художника навязал эту картину отцу Агнеш… Но, лишь мельком взглянув на картину, Тибор поднимается и подходит к этажерке, он ворошит книги. Лин Ю Танг, «Мудрая улыбка». «Ага!» — произносит он, зевая, и ставит книгу на место. Затем ему в руки попадает томик Гейне. Он открывает его на том месте, где напечатано «Слава морю», и принимается вслух декламировать: «Таласса! Таласса! Славлю тебя, о вечное море! Десять тысяч раз тебя славлю ликующим сердцем, как некогда славили десять тысяч бесстрашных эллинских сердец…» «Красиво», — вяло говорит он, водворяя томик на место. На верхней полке лежит кружевная накидка. «Это я связала в прошлом году», — говорит Агнеш. «Вы все умеете?» — улыбаясь, спрашивает Тибор. Она стоит перед ним, как ученица перед экзаменатором, дрожа и волнуясь, готовая одним дыханием перечислить все, что она знает и умеет: печь, стряпать, вести бухгалтерский учет, штопать, плавать, петь, целовать, нежно прижиматься к нему…
Тибор испытывает неловкость и быстро тянется за следующей книгой.
Но тут появляется мама, неся кофе со сливками, калач и грушевое варенье в стеклянной вазочке. Тибор даже за стол садится с книгой, будто она служит ему защитой. Мама остается в комнате, они торопливо, молча едят. «Агнеш пекла, попробуйте, не стесняйтесь», — угощает она гостя калачом с изюмом, Тибор благодарит и больше ни к чему не притрагивается. Ровно в шесть он встает и прощается. Агнеш еще долго смотрит ему вслед из окна, выходящего на улицу. Видит, как он хватает на углу улицы свободное такси. Спешит. Куда же он спешит? Вообще, что она знает о нем? Зачем было и начинать? Но что начинать? Разве между ними что-нибудь было? Концерты по вечерам в четверг… и ничего, право же, ничего больше. В комнату шумно входит мама. Агнеш и сама могла бы убрать посуду, но сейчас ей не до этого. Мать ставит на поднос пустые чашки и довольным тоном произносит: «Это да. Такой парень тебе как раз под стать. Куда годятся косолапые дружки Кари. Сразу видать, что он благородный. Пальто ему не меньше чем в пятьсот пенге обошлось. Настоящий молодой барин. Ты тоже девица с аттестатом зрелости. Такого бы мне зятя!» «Он никогда на мне не женится!» — вскрикивает Агнеш и заливается горючими слезами. «Глупая ты, глупая. Ты слушай меня. Он будет ползать за тобой на четвереньках и женится, когда ты только захочешь. Я в этом деле лучше разбираюсь», — говорит мать, направляясь с подносом к двери. «Он даже не упомянул о будущем четверге, только и сказал, что до свидания…»