Море
Шрифт:
Яни не терпелось скорее передать Габришу подписанные наряды.
По затемненным улицам городка Чути мчался в сторону Казенного леса.
Печальный и черный поселок оставался позади.
«Странно, мне бы никогда в голову не пришло, что меня тут любят», — думал инженер. И ему вспомнилось, с каким недружелюбием и ненавистью встречали его много лет назад, когда он отдал распоряжение смонтировать на воротах завода сигнальные часы. Устроенный на часах звонок подавал сигналы в зависимости от установки. Он звонил после отметки пятого, восьмого или же четырнадцатого рабочего. И кого заставал звонок, тот должен был идти в кабинку вахтера на обыск. Через несколько дней разнесся слух, что внутри часов установлен магнит, который и подает сигналы, если в кармане идущего через проходную спрятан металлический предмет — украденный инструмент или кусок железа. Подсобный рабочий Паколи заспорил как-то раз со своим приятелем на литр вина, что дознается, действительно ли там запрятан магнит. На следующий день, когда Паколи отмечался у выхода, за ним с волнением следили человек десять рабочих. Как только Паколи дернул за ручку, часы зазвонили. Неужто говорят правду об этой адской машине? Паколи побледнел. «Смотри ты, взял с собой жестяную папиросницу, и вот попался». «У них рентгеновские глаза, как у Чути», — сказал один из рабочих. С тех пор эти часы стали называть «чутинскими».
Машина, монотонно напевая, стрелой мчалась по шоссе. «Я никогда не думал, что они говорят обо мне… Оказывается, рабочие тоже бывают разные. Неплохо, если после войны у нас будут видиевые резцы и подшипники. Только бы хватило ума у этих ребят завернуть резцы в промасленную тряпку, иначе они погибнут в земле… Да, жизнь довольно странная вещь!»
Знакомые милые задунайские холмы мирно спали при свете луны. Откуда-то издалека, с востока, ветер приносил отзвуки артиллерийской канонады.
«Жизнь человека длится пятьдесят-шестьдесят лет, и он не может прожить ее мирно. Люди покоряют железо, огонь, воздух… и прячутся в подвалах, как черви. К черту этого Меллера, немецкое военное командование и гранатные кожухи. Я не стану оттягивать конец войны ни в коем случае, ни на одну секунду».
Возле квартиры участкового врача Чути невольно затормозил, но тут же вспомнил и грубо выругался. Вот уже неделя, как врач переехал в Шопрон и работает добровольцем в каком-то военном госпитале.
Чути снова включил третью скорость и изо всех сил нажал газ.
КАС бежит
Немецкая истребительная эскадрилья и КАС не поддерживали между собой связи. Тибор Кеменеш после передачи охотничьего особняка раза два видел издали капитана Таймера. И именно поэтому он остолбенел от удивления, когда однажды, постучав в дверь, на пороге комнаты появился капитан Карл Таймер.
Таймер тщательно вытер грязные сапоги, снял фуражку и, смущенно улыбаясь, принялся стирать с лица дождевые капли.
— Gr"uss dich [30] , Тибор.
Старший лейтенант Кеменеш в это время слушал радио. Он поднял глаза, покраснел до корней волос, хотел было вскочить со стула, но не мог ни пошевельнуться, ни слова сказать.
Испытывая неловкость, Карл Таймер осмотрелся в низенькой бревенчатой комнате, немного помялся, а затем без приглашения сел к столу. Тибор все еще не мог сдвинуться с места. На Таймере была все та же форма капитана, но он заметно похудел; его костлявое лицо, чуть выступающие вперед плечи, запавшие глаза с темно-синими кругами напоминали прежнего Карли. Разница была лишь в том, что он постарел: ему скорее можно было дать шестьдесят лет, чем двадцать пять.
30
Привет тебе (нем.).
Губы капитана то и дело вздрагивали, словно он собирался что-то сказать. Но Таймер хранил молчание.
Тибор попытался снова представить себе Карла Таймера вместе с его эскортом, когда тот вошел к ним в канцелярию и начал кричать: «Даю вам тридцать минут!..» Нет-нет, это не тот Карли. Забыл даже, как в последний раз они обнимались в Вестбанхофене! Все забыл.
— Вскипятить чай? — спросил он наконец лишь для того, чтобы чем-нибудь разогнать жуткую тишину. И сразу же после его вопроса скованности как не бывало. Казалось, будто они снова сидят в старой студенческой комнатушке, где на книжной полке рядом с томами всемирной истории хранится в железной коробочке душистый чай, завернутый в серебряную бумагу. И стоит картонная коробка, полная тоненьких, сладких сухариков. У них какой-то особый вкус. Инжир? Нет. Ваниль? Корица? Нет-нет, совсем другой вкус. Вкус молодости.
— Спасибо, не надо, — сказал Карл, и его хриплый голос снова превратил комнату в то, чем она была на самом деле: в комнату с полом и белеными стенами, в офицерское жилье, реквизированное Командой аэродромного строительства.
— Тибор, я верил в то, что делал… — произнес Таймер, но так тихо, что Тибор скорее догадался, чем услышал. — Не ради денег или карьеры… Я верил в войну, верил, что после нее все пойдет хорошо… Я думал, что мы правы и выиграем войну…
Кеменеш молчал. Он смотрел в серые глаза Карла Таймера. Сколько разбомбленных деревень, сколько убитых детей видели эти глаза?
Таймер не замечал этого. Бессмысленный взгляд он устремил в окно, на дождливый, хмурый пейзаж. Затем тряхнул головой, как будто желая прогнать какую-то мысль, какое-то воспоминание. Медленно встал, взял со стола фуражку. Губы его снова зашевелились, но он, так ничего и не сказав, повернулся и, не простившись, направился к двери.
«Надо было бы задержать, — подумал Кеменеш, но не находил слов. — Впрочем… пусть идет хоть к черту на рога. Наверное, выпил лишнее, поэтому и захотелось вдруг исповедаться».
Но, когда за Таймером захлопнулась дверь, какое-то гнетущее чувство сдавило Кеменешу горло, и боль спускалась все ниже и ниже, к сердцу.
«Он вернется, — подумал Тибор и принялся расхаживать по комнате. Вскоре он остановился, подошел к радиоприемнику, повертел ручку, взял в руки книгу и тут же отбросил ее в сторону. — Из него вышел отъявленный нацист… А был когда-то моим самым лучшим другом».
Через полчаса снова постучали.
Тибор вздрогнул и чересчур громко крикнул:
— Войдите!
Вошел Тамаш Перц, взволнованный, взъерошенный, без фуражки.
— Тибор, ты знаешь?
— Что?
— Немцы… истребители покинули аэродром.
— Не говори глупостей. Не было никакого приказа.
— Дождешься, когда рак свистнет. Русские совсем близко, по ту сторону Дуная. Говорят, будто под Дунафельдваром они форсировали Дунай в десяти местах. Великолепно, а? Все ждали, что русские будут наступать на Будапешт с востока, а они окружают его отсюда…
— Так вот почему…
— О чем ты говоришь?
— Ни о чем. Только… Впрочем, подожди меня здесь, старина, я посмотрю, действительно ли они драпанули.
Каменеш бегом пересек парк. За оградой простиралось мокрое, глинистое поле, на котором виднелись лужи дождевой воды. Деревья окутывал молочного цвета туман, так что в нескольких шагах ничего нельзя было разобрать.
Тамаш сказал правду, аэродром спешно эвакуировался.
В пять часов пополудни еще вовсю шло строительство бетонированной взлетной дорожки. В половине шестого немцы получили приказ об эвакуации и уничтожении аэродрома. Рабочих согнали в одно место, не позволив им даже собрать свои вещи, надеть ранцы, и повели в сторону Фертеракоша. Летчики тоже мигом закончили свои приготовления в дорогу. Самолеты поднялись в воздух. Остался только технический персонал, которому было вменено в обязанность взорвать аэродром. Начальника КАС майора Фюлеки в конторе не было. Еще в полдень он уехал в Секешфехервар к своим родственникам. Лейтенант Лекеши в отчаянии пытался установить связь с Будапештом.