Море
Шрифт:
— Нет, мы спорили не напрасно. Человек должен знать, к какому лагерю он примыкает, — произнес Ач.
Тибор кивнул головой.
— Разумеется. Дело лишь в том… Имеется, например, славный парень. Душой и сердцем коммунист. Такой, каким вы его себе представляете. Днем и ночью он ломает голову над тем, как осчастливить мир. Неделями не ест, распространяет листовки, оказывается в тюрьме, подвергается истязаниям, скрывается, попадает в черный список, не имеет права жениться, так как у него нет постоянной квартиры, нет работы, он каждую минуту рискует своей жизнью. Такой человек, очевидно, заслуживает того, чтобы после разгрома фашизма ему предоставили соответствующую политическую роль. Скажем, роль депутата парламента, вице-губернатора или в крайнем случае бургомистра.
— Конечно.
— Так вот, наш друг сначала захочет получить хорошую квартиру…
— Пожалуйста… в зависимости от общего положения с квартирами выделят и ему.
— Одну комнату, а?
— Сколько полагается. Две и даже три.
— Или он выгонит кого-нибудь из виллы на Швабской горе и переедет туда сам. Ну, ладно. На это он тоже имеет право. А почему бы нет? Он должен быть представительным, принимать гостей, ему нельзя жить как-нибудь.
— Он согласится только на такую квартиру…
— Ты учил меня диалектике. Воздействует на человека окружение или нет?
— Разумеется.
— Что же тогда будет с массой подхалимов? Что будет со льстецами, чиновниками, воспитанными в духе буржуазной морали? С рабочей аристократией? С хорошо оплачиваемыми частными инженерами, а? Разве они не будут оказывать влияния на твоих бескорыстных друзей? Не захочет ли твой дружок ездить на автомашине?
— А почему бы ему не иметь и машину, раз он будет выполнять ответственную и трудную работу?
— Разумеется, он должен ее иметь. Он и сынка своего будет возить на машине в школу… и жене позволит ездить на рынок, да что жена! Она будет поручать шоферу привозить покупки или кухарку пошлет на машине… И через год, через два, через десять твой дружок перестанет интересоваться улучшением общественного транспорта, потому что даже в бреду он не вспомнит, какие чувства испытывает человек, ожидая трамвай под проливным дождем с ребенком на руках, свертком под мышкой…
— Я верю, что существуют десятки тысяч бескорыстных мужчин и женщин, которые хотят быть руководителями не во вред, а на благо народа.
— Аминь. Я подожду.
— Как ты можешь жить таким циником?
— Спасибо, сообразуясь с обстоятельствами, вполне хорошо. Только я не верю, что люди вообще лучше меня. А между тем, будь я премьер-министром, или послом в Токио, или располагай я уймой денег — под уймой я имею в виду собственный самолет, яхту в Адриатическом море и полдюжины любовниц, — я бы прежде всего захотел иметь четыре квартиры, виллу на Рожадомбе и такую дачу на Балатоне, где бы вентиляторы отгоняли от меня мух в саду и на шесть километров вокруг стояли полицейские, чтобы никто не смел нарушать моего послеобеденного сна. Мне думается, любой человек охотнее станет есть финики, чем мороженую картошку, и охотнее наденет смокинг, чем рваные штаны, если они ему достанутся. C’est tout [32] . Кстати сказать, для меня совершенно безразлично, кто будет господствовать надо мной, только пусть меня оставят в покое. Я согласен с Кандидом. Будем выращивать свои сады. Об этом я, между прочим, говорил тебе уже не раз.
32
Все (франц.).
Тетушка Андраш внесла зажаренные в масле ломтики печенки. Так как не было хлеба, то она сварила сушеных овощей. Тибор и Тамаш, позабыв обо всем, уселись возле блюда. Иштван Ач был расстроен.
— Не могу спорить, ужасно… Чувствую правоту своих доводов, а выразить их не могу. Просто беда.
— Не сердись, Пишта, лучше поешь, пока мы все не съели, — ласково сказал Тибор и снова принял такой кроткий вид, какой запомнился Ачу с той поры, когда им было по двенадцать лет и когда Тибор положил ему на подушку «Таинственный остров».
Бег взапуски
Доктор Бардоци прибыл на службу после девяти часов.
Возле министерства стояли грузовые машины. Чиновники в синих форменных костюмах грузили на них ящики с документами. Бардоци задумчиво наблюдал за погрузкой — с минуты на минуту ожидалось прибытие распоряжения о переводе их главного отдела в Кесег. Затем взбежал по лестнице, прошел по коридору, который теперь, когда убрали дорожки и вынесли из приемной министра подставки для цветов и картины, представлялся гораздо длиннее и пустыннее.
Табличка на его собственной двери тоже показалась какой-то странной; стены, мебель, люди — все выглядело хмурым и ненадежным. Не было здесь ни огорченных, покашливающих клиентов, ни сварливой, толстой секретарши, которая два дня назад попросила разрешения загодя уехать в Кесег. Недоставало и застекленной двери в боковом коридоре — ее вырвала воздушная волна, — перед которой господин министерский советник Бардоци каждый день подолгу любовался собой. Все отсутствует, к чему он привык и что считал извечным: и нерушимый порядок, и благородные господа, и смешные анекдоты. Вместо этого шторы из темной бумаги, распоряжения по противовоздушной обороне, ящики с красными крестами в углу и кувшин для воды…
— Илике, почту, — заглянул он в секретариат.
Ах, да, нет Илики, нет почты. Нет младшего чиновника и даже практикантов нет, все побежали укладываться или прячутся в убежище, так как где-то уже грохочут орудия и по небу проносятся самолеты. На столе секретарши валялся свежий номер официальной газеты. Бардоци поднял, разрезал ножиком и принялся читать. Распоряжения о трансильванских беженцах, об ограничении железнодорожных перевозок, о полной эвакуации столицы. Без всякого интереса он бросил газету обратно на стол, и тут вдруг кровь застыла у него в жилах. На последней странице среди деловых сообщений он увидел объявление о заседании дирекции Завода сельскохозяйственных машин. Там же сообщалась повестка дня: уход в отставку генерал-директора и распорядителя Арманда Карлсдорфера, замещение вакантной должности и выборы новой дирекции.
— Мой дражайший тесть, как видно, с ума сошел, — произнес вслух Бардоци. Он бросился к телефону, набрал номер Завода сельскохозяйственных машин.
— Это ты, Дюри? — услышал он удивленный вопрос тестя.
На другой стороне провода послышался раздраженный голос Дердя Бардоци:
— Не святой же дух…
Карлсдорфер не сразу сообразил, в чем дело. Когда наконец понял, он, задыхаясь от возмущения, стал заикаться.
— Это могло случиться только с вами, дряхлый старик… — визжал Бардоци.