Мормилай. Грёзы проклятых
Шрифт:
Раздался металлический звон. Федершверт Мартина вылетел у того из рук, после мастерски выполненного Сеппом обезоруживания. Мартин рассерженно зашипел, растирая вывернутое запястье, а Милош одобрительно похлопал. Прежде чем, самый молодой из наёмников снова схватился за меч, я окликнул его.
— Мартин, отправляйся к оружейнику. Не к тому болвану, что продал вам этот мусор. – Я кивнул на лежащие в ряд пистолеты, которые были выложены на просушку после обслуживания. – Кто в городе лучший?
— Сти-епан Скоробогатов, — ответил за него Милош. – Говорят, потомстви-енный. Из династии новгородских
— Вот к нему и ступай, — сказал я, переводя взгляд на Мартина. – Купи два самых лучших пистолета. Желательно поменьше, для скрытого ношения. Если скажет, что только на заказ, говори, что заплатишь двойную цену.
Милош присвистнул.
— У нас нами-ечается выход в сви-ет?
— Намечается, намечается, — согласился я. – И очень скоро, поэтому оружие нужно, как можно скорее.
Старые пистолеты в оружейной Веленских ни на что не годились. Громоздкое и архаичное оружие, едва отражало моим притязаниям.
— А ты, Милош, сопроводи Роберта до конного рынка. Шутки-шутками, но Хшанские подуспокоились, а восполнять пустые стойла надо. Покупайте сегодня же, что скажет парень. А ты на хозяйстве, — бросил я, остановившись взглядом на Сеппе. – Охраняй дом.
Я жутко разнервничался, изнуряя себя размышлениями и не знал куда приткнуться. Хотел было найти Агату, но её в особняке не оказалось.
«Наверное, пошла на рынок… или ещё куда-нибудь».
С момента освобождения от зависимости от Веленских, она, словно, начала жить заново, с каждым днём возвращая упущенное. Она могла бы больше не работать, но Агата настаивала, что будет, как и прежде трудиться прачкой.
«Не хочет из одной зависимости попадать в другую, пусть и более приятную. К тому же гордая. И правильно. Это только добавляет тебе благородства в моих глазах».
И всё же, я не хотел, чтобы она была просто любовницей, но не мог и сделать её женой. Мысль о браке живой и мертвеца, к тому же выдававшего себя за другого, сама по себе казалась полнейшим абсурдом. Чего хочет Агата, я знал, она сама мне как-то сказала. В итоге мы больше это не обсуждали. Ночью мы были вместе и любили друг друга, а днём наши души застывали в ожидании следующей ночи. Уже и не помню, как мне пришло это в голову, но на той же прикроватной тумбе, на которой Агата оставляла свежие костюмы, а начал оставлять для неё подарки, чтобы она находила их утром. Это были драгоценности из семейного фонда Веленских. Иногда она их надевала, радуя глаз при свете свечей, за бокалом вина, глубокой ночью. Иные побрякушки, я никогда больше не видел, зато потом замечал у Агаты новые платья.
«Всё-таки ни какая она не прачка, — думал я. – У неё есть гордость, выдержка, острый ум, достоинство и вкус. Что попало надевать не станет, даже если вещь безумно дорога. Носит куда-то, продаёт, а затем берёт то, что самой нравится».
Пока я разыскивал Агату, мне на пути попалась Анна. Увидев меня, девушка привычно расшаркалась, и потупив глазки, хотела проскочить мимо, но я поймал её за локоть.
— Анна, слышал, у тебя появился поклонник, – рассеянно обронил я, стараясь не напугать её. – Стоящий парень? Если достойный и позовёт замуж, я оплачу вашу свадьбу, — добавил я, чтобы окончательно развеять возможные опасения с её стороны.
— Вы так добры, господин, — ответила Анна, улыбаясь, но тотчас отвела взгляд. – Спасибо вам! Он хороший… Только вот…
— Только вот, что, Анна?
— Запропал куда-то… Я уж и думать боюсь, не случилось ли чего.
«Сидит небось дома, да трясётся, как канарейка на ветру. Нечего было за мной следить. Впрочем, ему грех жаловаться, как и двум другим. Мы их даже пальцем не тронули, отпустив по завершении дела».
— Может, приболел, – участливо предположил я. – Даю тебе завтра выходной. Найди его и помоги, если потребуется.
— Благодарю снова, господин! – просияла Анна.
Вдруг я почувствовал на груди странное жжение и вибрацию. Поднявшись в спальню и оставшись наедине с самим с собой, я расстегнул сорочку, глядя на отражение в зеркале. Амулет с душой, что я теперь носил при себе, не расставаясь с ним даже во сне… светился и подрагивал. Я снял с шеи камень, вглядываясь в его дымчатые грани. Внутри клубились многочисленные тени. Одна перетекала в другую, но едва приняв новое очертание, начиналась новая метаморфоза. Я видел Иляса Гатчевого, затем какую-то полуразвалившуюся часовню, потом смутно знакомого человека, и слова Иляса. Видения сменялись, моим глазам представали марширующие строем исполинские чудовища, напоминающие муравьёв. Снова Иляс.
«Он зовёт меня, — догадался я. – Но как ответить через эту штуку?».
Я повертел амулет, разглядывая его. Камень был как две капли воды похож на тот, в котором хранилась душа Арона. Перевернув его, я вгляделся в гравировку: две крошечные буквы «М.А.». Как ответить на зов, было решительно непонятно. Амулет продолжал мерцать, но его блеск заметно тускнел, а такт подрагивания замедлялся. Подойдя к кровати, я лёг, прижав его к груди. Закрыл глаза, старательно прогоняя все мысли прочь. То ли волнение, то ли дневной свет, звуки улицы, а может и всё сразу… я не то, что не мог заснуть, мне даже очистить разум не удавалось.
«Так не пойдёт… Чёрт подери, что же делать?».
Решение пришло в голову само по себе, оно лежало на поверхности, но от того не было для меня лёгким.
«Надо идти в подвал. К дьяволу сомнения, амулет почти успокоился. Быстрее!».
Я бросился бежать, сломя голову. Действовать, решительно, бескомпромиссно и жёстко. Только так, можно было заставить себя, если не забыть, то хотя бы не думать ежечасно о призраках, обитавших в подземелье.
Винный погреб. Тайный лаз. Чёртова дверь в преисподнюю.
Страх ворвался в камеру, словно степной ветер, неистовый, не знающий границ и преград. Я тотчас содрогнулся, едва не упав. Схватился за стену, но сумев совладать с собой, сел на пол.
— Можете пугать сколько угодно, — бросил я в пустоту. – Ваша ярость мне понятна, но я не один из них. Я был пленником, как и вы!
В ответ тишина. Я воспринял её, как немое согласие с последним доводом. Снова достав амулет, я сжал его в ладонях, всматриваясь в едва светящиеся грани тёмного камня. Сознание подёрнулось дымкой. Неимоверно потяжелевшие веки опустились, словно шторы. Я выпорхнул из тела, уносясь далеко прочь, растворяясь во тьме, становясь самой тьмой.