Морок

Мизгулин Олег Алексеевич

— Тут, сплошь, одни родники, — пояснил Вадим. — Вода холодновата, несмотря на жару. А потом быстрина здесь, и не шибко, чтоб глубоко. Самое большее — чуть выше колена. Идеальное место для брода. Чуть дальше, вниз по течению, река глубоководнее будет, и теплее.

Не отходя далеко от воды и расположились. Климов разжигал костёр, устанавливая котелок с водой, напевал что-то под нос. Он быстрее всех освободился от лишней одежды и сидел сейчас в лёгких шортах, голый по пояс, как команч, хитро щурясь, поглядывал на девушек. Те порхали по лужайке, своей манерной бабьей суетливостью разряжая звуки лета.

— Люсь, дай массажку!

— А ты чё, голову мыть не будешь?

— Буду. Только сперва разглажусь. У меня не волос, а спутанный ком.

— У меня шампусик-фирма-а. Реально из Франции привезён. Это не московская подделка. Попробуешь?

— Попробую. А дай поглядеть!

Девочки давно разоблачились в лёгкие одежды. Натали была в обрезанных по колено джинсах, в сланцах на босу ногу. Верх облегала жёлтенькая маечка. Этакая девушка-карамелька. Люся, в отличие

от неё, была одета в более приземлённые тона, но выигрывала, благодаря своей точеной фигуре. А ещё, распущенные пряди рыжих волос, огненной копной упали на плечи. Ваня, как бывалый оценщик, расставлял приоритеты, не забывая при этом, подкидывать сучья в, пока ещё слабый, огонь. Девушка Олега ему нравилась. Но Наташка была вне конкуренции. Её он знал давно, со студенчества и, несмотря на свои многочисленные романы, всегда стремился к ней. Наталья всячески поощряла его ухаживания. Иногда капризничала, порой была холодна, а бывало, кошкой лезла к нему, дразняще разжигая поцелуями, вдохновляя на финальную часть. Но тут же отстранялась, когда понимала, чего хочет Ваня. Девушка грамотно держала его «на крючке», и сам это Иван вполне сознавал. Сейчас запах таёжной хвои раззадоривал мужской аппетит и Ваня, как никогда, стал понимать, почему женщина на корабле — плохо. Десятки изголодавшихся самцов на судне уже давно не видевшие ничего, кроме моря и паруса, вдруг, как в подарок или в наказание, берут пассажиром, не кого-нибудь, а Женщину. Что тут говорить дальше. Конец дисциплине. Конец кораблю. В буквальном смысле. И капитан, какой бы опытный не был, бессилен перед ситуацией. «Зов плоти — это искра. — Усмехнулся Ваня. — А если искрит, у каждого в команде? Недалеко до пожара…»

— Чего ухмыляешься? — Голос Головного прервал размышления. Подошедший Олег присел на корточки, кивнул на котёл.

— Нагрелась вода? Девки завшивели. Интересуются.

Климов полоснул палец, тестируя температуру.

— Минутки три пусть ещё потерпят.

— Добро! Потом, подвалишь к нам. Николаич пусть пока тут топором машет, а мы с тобой пойдём вниз по реке. Косыночки расставим. Голавлей здесь не меряно.

— Может, лучше удочками половим? Как-то азартнее…

— Удочкой ты будешь до вечера махать… А нам уже сейчас жрать надо! Давай… Жду!

Головной, хлопнув Ваню по спине, медленно привстал, и неспешно двинулся от костра, на стук разошедшегося топора.

Ваньша с чувством зевнул, лениво потянулся пальцем к котлу, но тут же одёрнул. Водичка была горяча.

ГЛАВА 3

Ваня Климов, выросший, как и Олег, в стенах детдома, мог бы по праву считаться человеком трудной судьбы. Родителей своих он, естественно, помнить не мог, поскольку относился к разряду «подкидышей». Мама его, девица без царя в голове, нагулявшая живот в студенческой «общаге», попросту оставила его на скамейке, недалеко от отделения милиции. Оставила кряхтящий комочек жизни, завёрнутый в казённые роддомовские пелёнки, с надеждой, что «подберут». Наличие младенца и отсутствие мужа автоматически ставило её в колонну «распущенных шалав». В той деревне, откуда она приехала, это считалось недопустимым позорищем, и не на что, кроме проклятий отца, она рассчитывать не могла. Ваню подобрали «стражи порядка», когда он привлёк к себе внимание требовательным плачем. Милиция, увы, не то учреждение, где кормят грудных малышей и меняют им подгузники. Через каких-то полчаса младенец был передан на попечение детского дома, за номером два. Поначалу определён был временно, до востребования утерявшего сына, горе-родителя. Вероятность этого всё же была, хоть составляла мизерный процент. Но жизнь в очередной раз показала, что всё на самом деле проще, и куда жёстче, чем хотелось бы думать.

Младенцу дали имя и фамилию. Отныне, малыш рос и воспитывался под просмотром нянек и воспитателей. Ваня стал одним из многих детей советского детприёмника, где учат, отнюдь, не любви к ближнему, а скорее, противоположным заповедям.

Изначально, в постсоветские времена и послеперестроечные, правилами внутреннего распорядка всех детских домов определялось главенство старших групп над младшими. Такая иерархия была удобна, прежде всего, администрации. Это помогало держать дисциплину на должном уровне и избавляло от груза многих обязанностей самих воспитателей. За младшими следили старшие. Эти старшие подчинялись, в свою очередь, более взрослым ребятам. Ветка замыкалась воспитателями, а конечный разбор полётов вершил директор или директриса, что случалось чаще. Лестница власти была привычно наработанной схемой, устраивала всех и всегда. Прочность системе придавала круговая порука и нетерпимость к нарушителям «дисциплины». Справедливо замечено, рыба подгнивает с головы. И немудрено, что это влечёт гниение всех остальных её частей.

Денежные средства, идущие из госбюджета на различные материальные нужды дома N2, умело разбазаривались попечительским советом, где главную скрипку играла, несомненно, Лариса Михайловна, женщина резкая и амбициозная. Как человек неглупый, она следила, чтобы в финансовых махинациях были замазаны все; начиная от зама и заканчивая рядовым воспитателем. Процветала двойная бухгалтерия, создавались липовые подотчёты, в которых всё было хорошо: цифра к цифре — не придерёшься. Выходило, что на выделенные государством деньги, были куплены продукты, стиральные и моющие средства, постельное белье и тетради, учебники и т. д. Подотчётность составлялась как можно грамотно и скрупулезно, ведь тогда ещё ОБХСС — был грозной инстанцией. О том, что можно подворовывать, снимая

деньги с лицевых счетов воспитанников, никто ещё и думать, не смел. Это войдёт позже, в разгул псевдодемократии и беззакония. А пока, хапали там, где это можно возможно. Семьдесят-семьдесят пять процентов денежных средств оседала в карманах администрации. Остальноё — акцентировано шло на питание, и малость, на гигиену. Картина была ужасающая. Дети спали на рванных несвежих простынях, застеленные на чёрные зассанные матрацы. Укрывались, чем придётся. Не хватало не только пододеяльников, но и самих одеял. Ремонт, который, кстати, тоже был плановым и формально имел смету, мог, только ж, разве присниться. Зато кухня была плотно затарена дешёвой пшёнкой и перловкой. Холодильники были забиты рыбой. Это было экономичней, и как считали сами педагоги, полезнее мясных блюд. Сладкое было закуплено с предельной прижимистостью. Расчёт был откровенно прост: по две конфетки на единицу в красные календарные дни, то бишь по праздникам, коими не являлись суббота и воскресенье. Так же праздниками не могли считаться дни рождения. Их вообще не существовало в детских домах, будто дети были не рождены, а так… Сформировались от недоразумения. Жалкие подношения ирисок и шоколадок в праздничный день, могли бы и впрямь считаться праздником в детской впечатлительной душе, если бы…

Если бы в доме не работал негласно закон «общака». Неведомо кем, разработанные «традиции» предписывали младшим подчиняться старшим. Розданные к чаю конфеты собирались со стола в складчину, и затем относились на поклон и суд старшегодкам. Те, в зависимости от настроения и объёма собранного, могли ополовинить приход, милостиво отсылая одну вторую назад, малышне. А могли и ничего не возвращать, с них бы не спросили. Своеволие и упрямство недоедающих «младшаков» незамедлительно каралось побоями. Иногда, из-за одного мог пострадать весь коллектив. Поводом для разбирательств могла служить надкусанная конфетка, либо тайно положенная в карман. Укрытие своего же пайка судилось не по-детски взросло, расценивалась не иначе, как «крысятничество» и наказывалось соответственно. Причем провинившегося показательно не трогали. Его оставляли на суд своих же ровесников, которых нещадно колотили. Акция была продумана и цинична, а в конечном итоге, никто не сомневался, — «виновник» будет затравлен своими же. «Детовщина» в детских домах захлестнула удушливой волной, заменяя нормальное детство суррогатом лагерных понятий.

К счастью Вани Климова, он не попал под «воспитательный жернов» детдомовской педагогики. С апреля восемьдесят четвёртого года, по всей стране была объявлена перестройка. Сначала искоркой и отголосками, а затем ураганом пронеслась она по всем дальним концам Советского Союза. Провозглашённая гласность сняла замки со всех запретных тем, выявляя язвы и нарывы общества.

Смотреть съезды по телевизору, впервые за всю историю, стало интересно и предпочтительно. Съехавшиеся туда «депутаты от народа», во всю глубину голоса, безбоязно заговорили о произволе местных чиновников, обо всех накопившихся болячках и проблемах, выдвигая проекты решений, тех или иных ситуаций. Всё происходило в виде жаркой полемики и споров. Народ, прильнувший к экранам, вдруг искренне поверил, что это не «пыль в глаза», что действительно пришло новое время, и порядок вскоре восторжествует. В одночасье закричали газеты и журналы, изобличающе проливая свет, на «белые пятна» истории. Языкастость и свобода мысли колыхнула огнём сознание советских граждан. Глядя на оптимизм, закатавшего рукава молодого генсека, верилось, что уж теперь-то начнётся… Оно и впрямь, началось. С лёгкой руки телевидения, под рубрикой «Прожектор перестройки» в эфир стали выходить жареные материалы. Беспредел милиции и чиновничьих инстанций, антисанитарное и аварийное состояние хрущоб, взятничество, блат, дедовщина в армии, бунт на зонах, далеко ещё не весь перечень блюд, который подавался под разносторонним соусом.

Журналисты, гоняясь за фантастическим рейтингом, на ниве новомодной гласности, не ленились ездить в самые отдалённые уголки Союза. Российская глубинка, насквозь пропитанная подобными явлениями, щедро выдала «эксклюзив». Самые удачные видеоматериалы, не скупясь на рубль, тут же выкупала телепередача «Взгляд», снискавшая любовь у народа, благодаря тройке талантливых телеведущих. Молодые и рьяные, умели грамотно прокомментировать сюжет, оставляя за зрителем право на справедливое негодование. Негатив тут же сдабривался развлекательной музыкой, что делало передачу лёгкой и животрепещущей, в отличие от тяжёлого «Прожектора перестройки». Так или иначе, народу в огромных порциях, стали выставлять на обозрение скверну. Невольно напрашивался вопрос: раз показывают, значит, будут с этим бороться? Вопрос, по сути, являлся риторическим и не требовал ответа. Революционно настроенный, руководитель страны развил масштабную деятельность, вселяя уверенность в сердца самых закоренелых скептиков.

Тем временем, перестроечная волна докатилась и до детских домов, вскрывая факты жестокого обращения с детьми, насилия и произвола со стороны воспитателей. Были показаны сюжеты из Красноярска и Тюмени, а очень скоро, как набат прогремела Иркутская история. Там, с виду благополучном доме-интернате имелся свой острог, полуподвальная комната, куда определяли в наказание самых нерадивых и непослушных детей, а острием сюжета стало доведение до самоубийства восьмилетнего Костика. Следствие показало, что мальчик неоднократно подвергался изнасилованию со стороны старшегруппников, а руководил негласно травлей, уважаемый педагог Глотов Тихон Андреевич, стоящий на должности замдиректора. Так он ставил «дисциплину», что помогало дому держаться в передовых, пока… Пока, естественно, не копнули и не размотали.