Морок

Мизгулин Олег Алексеевич

— Перебрал, Олег. — Кратко прокомментировал Вадим. — Пару чурбачков было бы достаточно.

Он не дергался, как чумной. Чуть едва отгородился.

— Да не страшно. — Олег улыбался. — Жар сейчас упадёт. Хворост живо сгорает… Вы садитесь… Чё, вскочили? Зато комар не летит, и… Замёрзнуть не реально.

— Это уж точно. — Смеясь, согласился Ваня, возвращаясь с Наташей на свои места.

— Олег, ты друг пожарников. — Высказала Наталья.

— Ясный перец. Видите, как я вас оживил… А то сидят… Киснуть начали, в молчанку зарылись.

— Мы просто под впечатлением… История уж, больно печальная. — Посетовала Люся.

Историю, а вернее таежную легенду, рассказал Вадим. Он их знал много от деда, который был охоч на прикостровые повести. Вадька их слушал вместо сказок, также глядя на костёр, и также замирая с волнением в сердце, пуская в ход воображение. Одна из них, что рассказал сейчас Вадим, была о судьбе двух молодых любящих людей, живших ещё до революции, в одной из близких к этим местам деревень. Тогда в Сибири было много деревушек, больших и малых. Люди жили в аккурат себе, промышляя рыбой и зверем, никому не мешая и как бы, сторонясь сутолоки больших городов. А поводом для этой истории послужил крик ночной птицы, очень близко от сидящих, где-то высоко в темнеющих лесных высотках. Птица кричала, словно молила или плакала о чём-то,

прерываясь ненамного и снова заходилась на высокой ноте.

— Надо же, как человек… Плачет. — Поёжился Ваня.

— Ага… — У Натальи сделались круглыми глаза. — Жутко. Словно женщина чему-то жалуется.

— Да ничему-то, а кому… — Спокойно сказал Головной усмехаясь. — Это Ксанка — легенда этих мест. Прилетела к любимому на свидание. Расскажи им, Николаич, раз уж привёл всех сюда…

И Вадим рассказал, как когда-то рассказывал Олегу.

Жила в этих местах девушка на селе. И звали её в ту пору Оксаной. Но любимый парень её звал её не иначе, как Ксанушкой, и была та любовь жарче костра, что горит за полночь, согревая путников. Вместе бегали по зорьке за водой, собирая босиком росу в луговых травах. Вместе встречали закат, даря друг другу не смелые поцелуи, и вместе, надо думать, планировали жизнь на потом. Однако, не бывает радости без зависти, как не бывает и любви без ненависти. Ксана та, была в пригляд не только любимому Мите. Девушка нравилась многим, а особенно глаз точил на неё мокрогубый сосед Михаил, сын лавочника. Зная, что Оксаны не добиться, пока рядом Митрий, он задумал одну уловку. Батька его имел пристрастие к торговле, семья жила зажиточно, деньги водились. Отец имел полезные связи и отношения с околоточным урядником, то есть с местным участковым по-нашему… Ну, Михаил и упал отцу в ноги: «Дескать, брошу, батя, пить горькую. Возьмусь за ум. Стану торговать, как и ты. Только ты перемолвись с урядником. Сосватай Митьку в солдаты!» В ту пору, кампания шла военная. Собирали с дворов всех, кто может держать винтовку. Это был канун Первой мировой войны с немцем. Просьба сына лавочника не удивила. Он и сам видел, куда носом ведёт его сынуля. Кивнул, согласился пособить, думая, должно быть так: «Не ровня эта голодранка нам. Ну, да женить его никто на ней не будет. А поиграться… Пусть поиграется». Деньков через трое пришли вестовые с жандармами и забрали Митю на службу, не давши даже попрощаться с невестой. Потемнела от горя Ксанка, а тут ещё мокрогубый Михали начал клешки протягивать… То за руку схватит, то пониже спины прикоснётся. Осмелел стервец, нету теперь Митрия. Служба царёва в четверть жизни человечьей, а война, поди, не даёт и столько отжить. «Моя, тепереча, Оксанка». — Радуется лиходей. Только девушка всерчала раз, вскинулась яростным криком: «Не подходи ко мне, Мишка! Не замай, чёрт слюнявый! — И вилы на него наставляет. — Сильничать вздумаешь, животину проколю. Убью, зараз… А потом, и сама утоплюсь!» Не посмел Михаил тогда, поостерёгся. Видит, не шутит девка. Отступил, но зло затаил… Прошло ни много, ни мало, а люди стали замечать. Ожила Оксанка, словно благодатный ветер вдохнула, засветилась каким-то внутренним счастьем. Вроде и повода то нет. С парнями не ходит, в девичниках не сидит. День-деньской со скотиной возится, да мать больную прихаживает. Откуда счастью то взяться? Ан нет, цветёт девка. Посудачили было, да забыли. Один Михаил дозор за Оксанкой устроил. Приметил он, что куда-то ходит она. В вечернее время не бывает её в деревне. Ни у подруг, ни при матери. Изловчился как-то раз, укараулил её тайный отход. Тенью метнулся за ней, мышью осторожной побежал по следам. И что же видит… Прильнула Оксанка на опушке леса к груди какого-то молодца, смеётся, ласковые слова щебечет. «Эко, вон, в чём причина. — Думает наш шпион, пытаясь лучше разглядеть счастливчика. — А уж было, я и поверил, что нетроганная, в девках состарится». И тут его, словно обухом по голове… Счастливчиком был, никто иной, как Митрий, тот, что в окопе должен гнить. Схватился за лоб Мишка, но не выдал себя. Незаметно, задком отполз. К селу побежал. «Форма на нём военная». — Думал он, предвкушая радость мести. Сказанул отцу, а тот вечером с бутылкой в гости к уряднику заявился. Уже на следующий день приехали жандармы прочёсывать лес. Взяли Митю, не успел схорониться. Провели через всё село. Избитого, оборванного… В назидание, как бы всем. Мол, глядите, что бывает с отступниками службы государевой. По закону военного времени, дезертирам полагалось одно. Митя знал это и вымолил у пристава жандармского попрощаться с невестушкой. Пристав оказался великодушен. «Пущай, спрощается, чего уж. — Молвил хмуро он, вращая ус. — Недолго ему теперь… До трибунала». Митя подошёл тогда к, побелевшей лицом, Ксанке и негромко молвил: «Прощай, Ксанушка! Прощай, любовь моя! Не свидимся более. Потому возьми на хранение ладанку, что хранила меня от смерти в бою с германцем. Теперь, не пригодится… В этой ладанке, ты знаешь, твой волос и частица меня самого. Береги её, словно это я. А как пройдёт более месяца, сходи на то место, на ту полянку, где мы любилися. И… Закопай поглубже мой оберег, на том месте наших свиданий. Там и будет могилка моя, туда и будешь приходить…» Сказал прощальное слово и прильнул к ней, надолго губами. С недели две, Ксанка болела душой, не выходила на люди. Потом всё же вышла во двор. Осунувшаяся, как неживая. Думали, высохнет скореча. Заберёт её бог. Нет. Стала за скотиной ходить. По дому дела делать. Оклемалась, вроде. Едва месяц минул, пошла Ксанка на поляночку ту, и всё сделала, как Митя просил. А год спустя, на том месте, где схорон был, занялся расти кедр молодой. Едва проклюнулся колосом вверх, не по дням быстро начал набирать силу, словно непростое дерево было. А за Ксанкой пошла слава гулять: «рехнулась девка». Часами на опушке сидит, с деревцем разговаривает. Шибко не донимали и не смеялись. Пущай сидит, раз блажь такая. Пущай… Коли хочется ей в дереве расстрелянного Митю видеть. Так бы может и продолжалось, если бы не занесло в те места молодого выжигу благородных кровей. Парень был дворянских сословий, учён, грамотен, но, как говорится, без царя в голове. Любитель водочку откушать и на дуэлях постреляться. Дерзкий и влюбчивый. А тут Ксанку увидал, и пропал гусар. Не уеду, говорит, без неё. Как может, такая красота в тайге прозябать. Ему, мол, и объясняют: «Полоумная она, с деревьями разговор ведёт, людей сторонится, без пяти минут ведьма». А барин молодой и смеётся: «Ведьма? Ничего! При полку, на квартировке, знавал я таких ведьм, что сейчас уже ничем не проймёшь. А что с кедрами говорит, что ж удивительного… В вашей глуши поживёшь, и сам с тоски с медведями говорить научишься. Где ёе двор? Ведите меня к ней!» Привели, значит… Ну, он к ней в дом с цветами и шампанским. Так, мол, и так, соглашайся быть моей. Увезу в Петербург, одену, обую… Свет увидишь, людей узнаешь. Пыль с волос сдувать буду. Пальцем никогда не трону. Все по-твоему, будет. Что ж, Оксанка… Стоит молчком,

глазами пол упирает, бровь хмурит, губы кусает. Лишь бы, не сдерзила чего, гость то не простой. А она очи свои безумные подняла. Словно пожарище в них. И тихонько так, на удивление всем и говорит: «Я не против, коли доля моя такая. Толеча не могу одна ехать… Мать при мне хворая. Ты, барин, не обессудь, без неё не тронусь». Кивнул молодой повеса, улыбнулся девушке: «Если за этим дело стало… Что ж, возьмём матушку». «Только пообещай, — говорит Ксанка, — чтобы ни случилось, как бы ни вышло потом, обеспечишь уход за престарелым родителем моим». «И это обещаю». — Не мешкая, ответил тот. Ему бы задуматься над её словами, найти странность в её речах. Куда там! Влюбленным, разум напрочь застит. Стали собираться в дорогу. Ксанка испросила дозволения попрощаться с родными местами, а сама, понятно, к родному ей дереву. К кедру-Мите. Прощалась девушка долго. И Бог его ведает, что там говорила. Только молва людская приписывает ей такие слова: «Ухожу от тебя, Митюшка! Ухожу совсем. Только для того, чтобы вернуться к тебе скореча. Не выпала нам сладкая доля мыкать век счастьем людским. Так будем вместе, пусть не так. Пусть, иначе… Ты, кедром могучим, кедром ветвистым, жди меня! А я… А я ворочусь к тебе птицею. Птицей ночной, птицей кричащей. Каждое лето и каждую ночь я буду прилетать к тебе, всякий раз за полночь и всякий раз, буду изливать печаль-жалобу. Жди меня, Митя, жди родимый!» Поплакала Ксанка и вернулась, а утром укатила господская бричка восвояси, прихватив с собой двух коренных сибирячек. Повезла их в новую жизнь. Только и двух дней не минуло, как прилетела в село весть худая. Не довёз барин красавицу до столицы. И двадцати вёрст, поди, не отъехали с этих мест, а до железной дороги оставалось полдня пути. Остановились на каком-то захудалом хуторе коней напоить, самим заправиться. Тут, Ксанка и упорхнула. Покамест решали, что да как, глядь её нету. Кинулись по следам, по звукам. Отыскали… Стоит девушка на краю высокого яра, а впереди неё — пропасть. Известно дело, стали кричать, пытаясь образумить. Только зря всё… Метра три барин не добежал, как Ксанка шагнула… Потом долго искали тело погибшей, о живой уже никто не мыслил. Овраг был достаточно глубоким, а дно его было усеяно острыми каменьями. Сначала спускалась прислуга. Барин их дважды гонял. Безрезультатно. Крепко выругавшись на челядь, взял фонарь и сам спустился… Ни тела, ни следов крови. Ничего. Словно девушка не канула вниз, а растворилась в воздухе, не коснувшись дна. Долго судачили об этом. И нечистого поминали, и предлагали осветить этот овраг, дабы не стал гибельным местом для путников. Только дальше разговоров, дело не вышло. Барин уехал к себе в Петербург, и в огнях большого города вскоре забыл эту историю. Говорят, что он погиб на дуэли. Но слово данное Ксанке, как есть сдержал. Хворая мать девушки была пристроена в лучший пансионат города, где под присмотром врачей, прожила достаточно долго, покуда не скончалась. А год или два спустя, в округе той деревни появилась странная ночная птица. Не ухает, не воет, как положено всем ночнушкам, а как будто плачет, жалеет о чём-то. И сидит всегда на том кедре, что Ксанка при жизни привечала.

— Отсюда, верно, и родилась эта легенда. — Закончил рассказ Вадим. — Что птица эта ночная — пропавшая девушка Ксанка, и что посещает она каждую ночь жениха своего Митю, ставшим после расстрела прекрасным деревом. Вот уже почти век этой легенде. Но старожилы знают, сбоев не было. Всегда, не считая зимней поры, прилетает за полночь эта птица. Никто её не видел, но слышат её плач всегда те, кому приходится в этих местах остановиться.

Словно в подтверждение этих слов, тут же заохала, запричитала в ночной вышине та, о которой осмелились вспомнить.

— Чёрт. — Невольно чертыхнулся Ваня, сам не понимая, что его больше напугало: крик птицы или то, как Наташка судорожно схватила его за запястье.

Головной, сам же не преминул обнять побелевшую от ужаса жену.

— Вадим! — С укоризной произнёс Олег. — Ты совсем застращал ребятишек. Прекращай эти байки из склепа.

— Прекращаю. — Кивнул Вадим и взглянул на часы. — Пожалуй, что всё… На сегодня она отплакалась.

Затем взглянул на притихших ребят и улыбнулся.

— По Ксанке можно часы сверять. Жалуется и причитает она, как правило, не больше часа. А потом тишина до утра. Даже филины не ухают. А что касается страхов… Понимаю. С непривычки жутко. Но это только первый раз. Следующие ночи будете принимать как данность. Правда, Олег?

— А то! Это факт… Я как первый раз услышал от Вадима эту историю, похлеще вас дёргался. Не поверите! Стыдно признаться… Боялся по нужде отойти в кусты. Всё думал птица на голову сядет…

Дружный смех разрядил ночной воздух. Девчонки прыснули, ухахатываясь. Климов загоготал как жеребец, и Вадим невольно попадая под общую стезю, заржал легко и непринуждённо весело, как давно уж не смеялся.

— Да уж, Олег, в темноте тебя трудно от кедра отличить. Даже нам. Не то, что птице.

— О! У меня экспромт! — Воскликнул Ваня. — Слушайте каламбур в стихах:

Голова у Головы

Словно кедр с той поры

Птица Ксанка не поймёт

Где ж жених её растёт.

Стихи добавили оживление у веселящихся, а Наташа выразила деланный восторг.

— У-вау! Вы у нас ещё и поэт, Климов Иван Петрович. А я и не думала, что у предпринимателей средней руки такое водится.

— У предпринимателей водится всё! — Значительно произнёс Иван, притягивая девушку в объятия. — Будешь со мной водиться. Будет тебе ломиться… А будет тебе ломиться, там… Как говориться.

Все снова засмеялись остроумной рифме, а Олег покачал головой.

— Ну, ты Клим, в ударе сегодня! Стихотворные пёрлы так и прут из тебя. Тебе бы тайгой почаще дышать… Глядишь, новое солнце поэзии взошло бы. А?

— А тебе? — С лукавой улыбкой взглянула на него Люся. — Ты помнишь, какие эсэмески мне присылал? Наверное, тоже тайга вдохновляла…

— Меня вдохновляла ты! — Уверенно сказал Олег, целуя жену в щёчку.

Людмила довольно хихикнула и, прижавшись головой к плечу Олега, обратилась уже ко всем.

— Мой Олежка тоже стихи пишет. И весьма неплохие…

— Да ты уж говорила Николаичу…

— А теперь пусть знают все!

— Теперь знаем! — Кивнула Наталья. — Знаем, что здесь у костра собрались не простые люди, а великие самородки в области культурных поэтических новаций. Себя я к этой эгиде, увы, не причисляю…

Наташа с кокетством поглядела на Зорина.

— Вадим Николаич! А вы, наверное, тоже можете сразить кого угодно рифмой?

Вадим подбросил полешку в костёр, и виновато вздохнув, ответил:

— Сожалею, но… Не увлекался. Правда, в армии брал уроки игры на гитаре. Худо-бедно пел под аккорды. А сейчас, уже давно не брал в руки…

— Как же так, а?! — Вскинулась Наташка. — Вроде всё взяли… А гитару не дотукались. Сейчас бы, как кстати…

— М-да-а… — Согласился Головной. — Сейчас бы, самое то! К костерочку да гитару… Я сам-то пас, но послушать люблю.

— Оплошали мы. — Продолжала сокрушаться Наталья. — Какой турист без гитары? Хоть бы ты, Ваньк, напомнил. Ты же видел, у сестры моей есть…