Морпех. Дилогия
Шрифт:
Но самое главное, они знали, где сейчас находится майор Куников. Или, по крайней мере, находился перед тем, как неожиданно подошедшая со стороны Южной Озерейки помощь изменила планы как немцев, так и наших.
Пока старшина помогал перевязать раненого — свои бинты у морских пехотинцев тоже закончились, так что пригодились трофейные, — Алексеев переговорил со старшим группы. Которым оказался главстаршина со смешной фамилией Олухов. Впрочем, имя у дюжего, косая сажень в плечах, бойца оказалось самым обычным — Федор. Вытащив из кармана ватника мятую-перемятую карту поселка, судя по всему, вручную перерисованную с оригинала, Олухов уверенно ткнул пальцем, грязно-бурым от намертво въевшегося в кожу оружейного масла и пороховой копоти:
— Вот, глядите, тарщ старший лейтенант, это двухэтажное каменное здание, тут таких всего несколько. Знатный ориентир, не ошибешься. Только там немцы. Мы их вчера и сегодня вечером несколько раз выбить пытались — ни в какую. Глядишь, утром удастся, если ваши подмогнут. А товарища майора я часа полтора назад вот тут видел, в балочке, вместе со всем штабом, — палец Федора сместился на несколько сантиметров. — Полагаю, он и сейчас там. Это недалеко, мы проведем. Вот только с раненым как быть? Живым не донесем, рана плохая, осколок брюхо рассек, аж кишки наружу вывернулись. Как сознание с полчаса назад потерял, так больше в себя и не приходит.
Степан незаметно оглянулся. Левчук поднял голову, коротко помотав из стороны в сторону. Понятно.
— В госпиталь ему нужно, только где он, тот госпиталь? Скоро корабли придут, высадят помощь, боеприпасы выгрузят, раненых заберут. Только не донесем мы его, Федя, по дороге помрет.
— Да понимаю я все, — понурился десантник. — Но не бросать же братишку?
Алексеев помедлил, принимая решение. Что ж, вот и снова ему приходится решать чью-то судьбу. Но иначе никак — с раненым они уж точно до Куникова не доберутся:
— Значит так, слушай приказ. У меня есть трофейные таблетки, надо дать раненому. Это мощный наркотик…
Заметив во взгляде главстаршины непонимание, пояснил:
— Ну, короче, это лекарство такое, специальное, от боли и раневого шока. Глядишь, даже в сознание придет. Если считаешь нужным, оставь с ним одного из бойцов, пусть сидят тихо, ждут помощь. Мне ведь после разговора с товарищем майором тоже вернуться нужно будет, комбата забрать, ранен он. Кого оставить — решай сам, ты своих ребят лучше знаешь. Пять минут на все про все.
— А если немцы полезут? — тоскливым голосом буркнул Олухов, отводя взгляд.
Степан тяжело вздохнул:
— Федя, ты скольких бойцов за эти полтора дня потерял?
— Половину точно, может, и того больше. Из моего отделения только эти четверо и остались. А что?
— А то, что если товарищ майор с Кузьминым не встретятся и дальнейшие планы не скоординируют, еще больше погибнет. Намного больше. Да и приказ у меня однозначный, любой ценой обеспечить связь командиров наших отрядов. У Кузьмина около восьмисот бойцов, и я их жизнями рисковать права не имею. Так что извини, но у тебя осталось три минуты на принятие решения. Хочешь — и дальше тут сиди, сами как-нибудь дойдем, карту я запомнил.
— Да ты чего?! — ахнул главстаршина. — Ты это чего удумал, лейтенант?! Неужто я сам не понимаю?
— А коль понимаешь, так и хватит время терять! Собрались — и уходим. Держи, — Степан протянул морскому пехотинцу футлярчик с таблетками, который так и таскал в кармане бушлата. — Сколько давать, понятия не имею, я не врач. Пускай сначала одну таблетку выпьет, если не поможет, наверное, можно будет и вторую попозже дать…
Захваченный вихрем дальнейших событий старлей Алексеев так никогда и не узнал, что тяжелораненый морской пехотинец, которого и он сам, и Левчук посчитали безнадежным, выживет. Под утро, когда придут мотоботы и катера с десантом, его вместе с другими ранеными эвакуируют в Геленджик. В сорок четвертом, проведя в госпиталях почти год, он вернется в действующую армию и дойдет до Берлина, где и оставит автограф за закопченной, избитой пулями и осколками стене Рейхстага, написав «привет с Малой земли. Мы — дошли»…
Местность в районе Малой земли изрезана многочисленными балками, без которых советские десантники вряд ли сумели бы продержаться на простреливаемом насквозь крошечном плацдарме долгие семь месяцев. В их склонах отрывали землянки и блиндажи, где располагались штабы, медсанбаты, складские и жилые помещения. В балках держали оборону и готовили пищу в полевых кухнях. Некоторые балки даже получали собственные имена, например, знаменитая «Куниковская улица». Почва здесь каменистая, неподатливая, обычной лопатой траншею, окоп или пулеметную позицию не выкопаешь — «малоземельцам» приходилось работать кирками, которых им привезли тысячи. Но одновременно новороссийский камень и защищал от ежедневных фашистских обстрелов — вырубленная под обращенным к противнику бруствером ниша-убежище, называемая «лисьей норой», надежно укрывала бойцов от вражеских снарядов и авиабомб.
Однако сейчас, на второй день боев, никаких землянок и блиндажей еще не было. Штаб майора Куникова располагался в обычной армейской палатке, приткнувшейся к противоположному от моря скату — чтобы не накрыло при артобстреле. От минометных мин и бомб это, понятно, не спасало, но гитлеровцы пока еще не настолько плотно обстреливали плацдарм, полагая, что в самом скором времени десант будет выбит с позиций.
В палатке Степан и встретился с человеком-легендой, до сего момента ассоциировавшегося у него исключительно с черно-белыми историческими фотографиями с музейных стендов или из интернета, да с названным его именем большим десантным кораблем той же серии, что и оставшийся в родном времени «Новочеркасск». С высадки с борта которого и начались его удивительные приключения. Такой вот, словами классика, «человек и пароход», прямо по Маяковскому.[1]
Майор Цезарь Львович Куников оказался среднего роста, со строгими чертами лица, на котором выделялся прямой крупный нос и широкие брови, под которыми, несмотря на неимоверную усталость, задорно посверкивали карие глаза. Завершали картину узкие, упрямо сжатые губы, подтверждающие твердость характера. Одет Куников был в обычную стеганую куртку, тот самый легендарный «ватник», перепоясанную ремнями портупеи и полевой сумки. Одним словом, легенда Малой земли оказалась достаточно похожей на свою знаменитую фотографию. Ту самую, где он позирует с ППШ-41 на шее, кобурой и ножнами на поясном ремне — разве что без малейших признаков ретуши, убравшей с лица накопившуюся за дни непрерывных боев усталость и въевшуюся в кожу копоть.
Выслушав краткий доклад, Куников кивнул. В отличие от комбата, он не стал выяснять, отчего не помнит никакого старлея Алексеева:
— Благодарю, товарищ старший лейтенант. Восемь сотен бойцов, просто замечательно и, самое главное, очень вовремя. Теперь наверняка продержимся до подхода помощи, даже если сегодняшней ночью она и не прибудет в полном объеме. Кузьмин серьезно ранен?
— Никак нет, но рана может нагноиться. Нужна квалифицированная медпомощь, которой у нас нет — осколки, хоть и неглубоко проникли, остались в ноге. Впрочем, от эвакуации с Малой земли он наверняка откажется. Считает, что здесь нужнее.