Морская Дама
Шрифт:
– Во всяком случае, – сказала она, – и Гарри, я уверена, согласится со мной – она ничем не сможет помочь нашему Делу. Нам предстоит большая работа, и не только вульгарная агитация. Нам нужно развивать и распространять новые идеи. У Гарри есть свои взгляды, новые взгляды, грандиозные взгляды. Мы хотим вложить в эту работу все свои силы. Особенно сейчас. А ее присутствие…
Она на мгновение умолкла.
– Она отвлекает. Она уводит в сторону. Она все выворачивает наизнанку. Она умеет привлекать к себе всеобщее внимание. Она разрушает жизненные ценности. Она не дает мне сосредоточиться, она не даст сосредоточиться Гарри…
– Я думаю, дорогая моя, что вы могли бы немного доверять моему суждению, – сказала миссис Бантинг и остановилась.
Мисс Глендауэр раскрыла рот, но тут же закрыла его, не произнеся ни слова. Ясно было, что разговор окончен. После этого могло быть сказано лишь то, о чем впоследствии пришлось бы пожалеть.
Дверь открылась и закрылась, и миссис Бантинг осталась одна.
Час спустя все они встретились за обеденным столом, и Эделин была с Морской Дамой и миссис Бантинг учтива и внимательна, как и подобает серьезной и развитой молодой даме. А все слова и действия миссис Бантинг были направлены на то, чтобы, как принято говорить, с бесконечным так-том – то есть на самом деле с таким избытком такта, что это становится даже обременительно, – выставить напоказ наиболее яркие стороны натуры Морской Дамы. Мистер Бантинг был необычно разговорчив и рассказывал всем о замечательном проекте, о котором только что слышал, – срезать заросший кустарником и бурьяном склон Лугов и построить на его месте Зимний Сад, представляющий собой нечто среднее между винным погребом и Хрустальным Дворцом, – превосходная мысль, по его мнению. (Хрустальный Дворец – грандиозный выставочный павильон из стекла и чугуна, построенный в 1851 г, в Лондоне для первой международной промышленной выставки; сгорел в 1936 г.).
Теперь настало время дать вам некоторое представление о Чаттерисе, которого здесь ждали с таким нетерпением и который в повествовании моего троюродного брата Мелвила, несмотря на свое позднее появление, в действительности является главным действующим лицом сухопутного происхождения.
Случилось так, что в свои университетские годы я довольно часто виделся с Чаттерисом, да и впоследствии время от времени с ним встречался. В университете он блистал, поскольку одевался по моде, но без вульгарности, и притом был умен. С самой ранней молодости он был необыкновенно хорош собой и, ни в какой мере не будучи пошлым мотом, отличался изрядной экстравагантностью. На последнем курсе у него случилась какая-то история, которую постарались не предавать огласке – что-то касающееся не то девушки, не то женщины из Лондона, – однако родственники все уладили, и его дядя, граф Бичкрофт, уплатил за него часть долгов. Не все – поскольку этому семейству, не в пример другим, чужды сентиментальные эксцессы, – но достаточно, чтобы он снова получил возможность жить в свое удовольствие. Семейство его особым богатством не отличалось и, более того, было обременено невероятным количеством довольно непрезентабельных, болтливых теток, оттягивающих проценты с капитала, – я не знаю ни одной семьи, где было бы такое множество эксцентричных теток. Однако Чаттерис был настолько хорош собой, добродушен и одарен, что они, видимо, почти единодушно намеревались устроить его жизнь. Ему присматривали какое-нибудь по возможности прибыльное занятие, которое не требовало бы особого труда и не было чересчур коммерческим, а тем временем – после того, как страстное желание одной из его теток, леди Пойнтинг-Маллоу, увидеть его на сцене было отвергнуто объединенными усилиями наиболее религиозной части теток, – Чаттерис всерьез занимался журналистикой самого высшего уровня – той, когда обедают в самых разных местах, выслушивают после обеда политические откровения и в любое время имеют возможность публиковаться – только бы не затрагивали тринадцать тем – в солидных журналах. Вдобавок он писал довольно сносные стихи и редактировал произведения Джейн Остин по заказу единственного издателя, который еще не успел напечатать все ее классические сочинения. (Остин Джейн (1775–1817) – английская писательница, широко известная своими психологическими романами. Разумеется, «редактировать» ее произведения не было нужды).
Стихи, как и он сам, были изящны, и в них, как и на его лице, проницательный взгляд мог заметить признаки некоторой недоговоренности и нерешительности. В них сквозила та утонченность, которая в общественном деятеле оборачивается слабостью. Однако поскольку общественным деятелем он пока еще не стал, то считался достаточно энергичным, а его произведения, обнаруживавшие явные способности, а иногда и талант, привлекали все большее внимание. Тетки считали, что он быстро движется к зрелости, а некоторый недостаток целеустремленности объясняется незавершенностью этого процесса, и решили, что ему следует отправиться в Америку, которая изобилует и целеустремленностью, и возможностями ее приложения. Но там, насколько мне известно, он потерпел нечто вроде фиаско. Что-то у него там произошло. На самом деле там у него много чего произошло. Вернулся он холостым – и притом через Тихий океан, Австралазию и Индию. А когда вернулся, леди Пойнтинг-Маллоу при всех назвала его ослом.
Даже изучив американские газеты того времени, крайне трудно понять, что именно произошло с ним в Америке. Там фигурировала дочь какого-то миллионера и что-то вроде помолвки. Если верить «Нью-Йорк йелл» – одной из самых ярких, живых и типично американских газет, там фигурировала и еще чья-то дочь, интервью с которой, действительное или вымышленное, газета напечатала под шапкой:
Однако эта чья-то дочь, несмотря на ее живописно набросанный образ, на самом деле была, как я склонен думать, всего лишь блестящим приемом современной журналистики: «Нью-Йорк йелл» прослышала о неожиданном отъезде Чаттериса и выдумала ему собственное объяснение вместо того, чтобы выяснить истинную причину. Уэнзлидейл говорил мне, что на самом деле Чаттериса побудила к бегству сущая мелочь. Та дочь миллионера, девушка умная и бойкая, дала интервью, посвященное своему предстоящему замужеству, проблеме брака вообще, различным социальным вопросам и взаимоотношениям между британским и американским народами. А он, кажется, обнаружил это интервью в утренней газете, когда сел завтракать. Оно застало его врасплох, и он потерял голову, а потом уже не нашел в себе сил передумать и вернуться. Помолвка была расторгнута, семья оплатила еще кое-какие его долги, уклонившись от оплаты других, а через некоторое время Чаттерис снова появился в Лондоне, окруженный несколько потускневшим ореолом, и напечатал серию статей о политике империи, предпослав каждой эпиграф: «Что знают об Англии те, кто Англию только и знает?»
Конечно, о подлинных обстоятельствах дела английская публика так ничего и не узнала, однако было очевидно, что он съездил в Америку и вернулся оттуда с пустыми руками.
Вот как получилось, что через несколько лет он познакомился с Эделин Глендауэр, о чьем особом даре быть помощницей и вдохновительницей уже слышал от миссис Бантинг. Когда состоялась их помолвка, его семья, давно мечтавшая простить его – что леди Пойнтинг-Маллоу уже сделала, – пришла в восторг. И после разнообразных закулисных маневров он объявил себя сторонником Филантропического Либерализма с весьма широкой платформой и счел себя готовым для начала испытать на прочность консервативный Юг.
В момент появления Морской Дамы он нахолился в отъезде, ведя различные важные предварительные переговоры в Париже и других местах. Для окончательного решения дела должна была состояться его встреча с неким выдающимся общественным деятелем, после чего он должен был вернуться и рассказать все Эделин. И все ждали его со дня на день, в том числе, как теперь не подлежит сомнению, и Морская Дама.
Встреча мисс Глендауэр с женихом по его возвращении из Парижа – один из тех эпизодов этой истории, о подробностях которых я не имею почти никакого представления. Чаттерис приехал в Фолкстон и остановился в «Метрополе», поскольку в доме Бантингов места не было, а «Метрополь» ближе всего к Сандгейту. После обеда он пришел к ним и спросил Эделин, что было с его стороны очень мило, хотя и не совсем корректно. Насколько я знаю, они встретились в гостиной, и судя по тому, что Чаттерис закрыл за собой дверь, вероятно, они обменялись кое-какими ласками.
Должен сознаться, что завидую свободе, с какой романист может ввести вас за подобную закрытую дверь и показать все, что говорят и делают там его персонажи. Но как бы мне ни хотелось слить разрозненные обрывки фактов, имеющиеся в моем распоряжении, в последовательный рассказ о событиях, в данном случае я бессилен. И вообще я познакомился с Эделин лишь после того, как все это кончилось. Теперь это довольно высокая, беспокойная и энергичная женщина, с жаром принимающая к сердцу общественные дела и охотно в них участвующая, – но в ней как будто что-то сломалось. Перед Мелвилом она однажды на мгновение предстала такой, какой была тогда, – но ему она никогда особенно не нравилась: у нее был слишком широкий взгляд на вещи, и он ее немного побаивался. По какой-то непонятной причине ее нельзя было воспринимать ни как хорошенькую женщину, ни как светскую леди, ни как гранд-даму, ни как полное ничтожество, и поэтому она никак не укладывалась в представления Мелвила. Он так и не смог почти ничего рассказать мне о той, прежней Эделин. «Она постоянно становилась в какую-нибудь позу, – говорил он. – Слишком увлекалась политикой». И еще – она постоянно читала миссис Хамфри Уорд.
Последнее обстоятельство Мелвил рассматривал как тяжкое личное оскорбление. Одна из слабостей моего троюродного брата, и не самая меньшая, состоит в том, что, по его глубокому убеждению, эта великая романистка оказывает на интеллигентных девушек в высшей степени развращающее действие. Она учит их быть Добродетельными и Серьезными некстати, говорит он. Эделин, как он утверждает, целиком и полностью находилась под ее влиянием и постоянно пыталась стать воплощением Марчеллы. Именно он внушил подобные взгляды миссис Бантинг.