Морская дорога

Ле Гуин Урсула Кребер

– Мне больше всего понравилась та серия, где мистер Спок вынужден был отправиться домой, потому что уж очень разгневался, - сказала я ей.

– А ведь говорил, что никогда ни на кого не злится!
– подхватила она.
– Я помню: они просто поссорились из-за одной девчонки, он и капитан Керк, разозлились и разошлись по домам.

– Вот он был действительно гордым!
– заметила я; она, по-моему, не поняла. А я подумала о том, что мистер Спок никогда не появлялся в расстегнутой рубашке, никогда не сидел в ленивой позе, демонстрируя всем свои рваные носки, всегда держался в тени и казался чуть мрачноватым, вечно недовольным собой - в общем, очень романтичным. И таким мы его любили.

А бедный капитан Керк, менявший блондинок, как перчатки, никогда

бы не понял, что такое истинная любовь, никогда бы не догадался, что на самом-то деле любил он по-настоящему и совершенно безнадежно всегда только мистера Спока!

Розмари даже и не пыталась что-нибудь сказать в ответ. Антал, которого безумно раздражала наша болтовня о телепередачах, надулся и сделал вид, что спит в своем шезлонге, закрыв глаза под черными очками.

Я вздохнула и сказала:

– Мне осталось всего десять дней - нет, уже девять...

Не могу поверить, что лето кончилось!
– хотя на самом деле я прекрасно это понимала и воспринимала довольно спокойно.

– Но вы ведь иногда приезжаете сюда по выходным, правда?
– спросила Розмари.
– Вы ведь преподаете?

– Да. В Библиотечном институте.

– Ну да, вы ведь и там, у нас в городе, в библиотеке работали...
– Она так сказала это, словно Клэтсэнд был от нее на расстоянии нескольких десятков миль. В крошечном обществе приморского городка она была явной маргиналкой, так и не сумев стать его членом. Она и жила на самом краю данной территории, и всегда смотрела не в сторону города, а в сторону той пустыни, тех иссушенных зноем гор, что виднелись вдалеке. Типичная маргиналка, гордая, как те ковбои. И пока мы сидели на солнце и неторопливо потягивали шипучку, я поняла, что, несмотря на все то общее, что нас с ней объединяет, мы никогда не станем друзьями. Наши пути ведут в разные стороны. Та пустыня всегда будет лежать между нами. И, подумав об этом, я вдруг погрустнела.

Мне стало жаль впустую потраченного времени: ведь вместо нелепого разговора с Розмари или с Анталом, мрачность которого в данный момент была вызвана элементарным раздражением, я могла бы спокойно сидеть дома и читать книгу. Так что вскоре я встала и сказала:

– Ну что ж, мне пора!
– и быстро пошла прочь. Я вернулась домой пешком по старой песчаной дороге, уселась в крошечном садике за домом и читала до тех пор, пока не стало почти темно.

Лунатики

ДЖОН ФЕЛБЕРН

Я велел служанке не приходить ко мне со своей уборкой раньше четырех часов дня - в четыре я обычно ухожу бегать. Я объяснил ей, что я полуночник, что люблю работать до ночам, что ночью я пишу, а засыпаю лишь утром. Откуда-то она узнала, что я пишу пьесу, и спросила: "Вы пишете пьесу для театра?" - и я сказал: да, для театра, и она воскликнула мечтательно: "Я однажды видела одну пьесу в театре!" Какая замечательная сюжетная линия, а? Пьеса, которую она видела, оказалась мьюзиклом в самодеятельной постановке какого-то колледжа. Я сказал ей, что МОЯ пьеса несколько иного рода, но она расспрашивать не стала. Да и в самом деле, разве можно объяснить такой женщине, о чем я пишу!

Ее жизненный опыт так невероятно ограничен. Живет в этой глуши, комнаты убирает, потом идет домой и смотрит телевизор - возможно, какую-нибудь дурацкую игру, вроде "Джеопарди". Я сперва хотел занести эту особу в свою записную книжку в качестве определенного типажа, но смог написать всего два слова: "Ава, служанка", а больше писать было и нечего. Это словно попытка описать стакан с водой. Она была из тех, про кого все говорят: "Она очень мила", и именно это и имеют в виду. Нет, она была бы совершенно невозможна в пьесе, потому что никогда не сделает и не скажет ничего, отличного от того, что делают и говорят все остальные. Она выражает свои мысли исключительно с помощью небольшого набора клише. Она и сама-то, по сути дела, тоже некое клише. Ей где-то около сорока, среднего роста, довольно тяжелые бедра, бледная, цвет лица не очень здоровый, волосы довольно светлые - половина белых женщин в Америке выглядят

так, как она. Отлитые с помощью одной и той же формы; вырезанные одним и тем же кухонным ножом. Я бегаю трусцой часа полтора, пока она убирает у меня в домике, и все время думаю, что она-то ведь никогда ничего подобного не делала, не занималась, например, бегом и вообще, возможно, никогда никакой физкультурой не занималась. Люди, подобные ей, совершенно не пытаются как-то контролировать собственную жизнь, как-то на нее воздействовать. Плывут себе по течению. Обитатели таких городков, как этот, не живут, а существуют все вместе и согласно определенным стереотипам, черпая и свои идеалы, и свои мысли из телевизора. Живут, как во сне. Лунатики! А что? Между прочим, неплохое название: ЛУНАТИКИ. Но, по-моему, невозможно описать человека, который полностью предсказуем, так, чтобы описание получилось интересным и содержательным. Верно ведь? Даже сексуальные сцены, боюсь, получатся слишком скучными.

На этой неделе в домике у ручья поселилась одна женщина. Когда я днем трусцой пробегаю на пляж мимо ее окон, то замечаю, что она наблюдает за мной. Я спросил Аву, кто это. Она сказала, что это миссис Мак-Эн, которая приезжает сюда каждое лето на целый месяц.

И еще Ава, конечно же, прибавила: "Она очень милая!"

У этой Мак-Эн очень неплохие ноги. Только сама она, к сожалению, старовата.

КЭТРИН МАК-ЭН

Если бы у меня было духовое ружье, я бы, спрятав его на письменном столе, стоящем у окна, с удовольствием пульнула этому молодому типу прямо в задницу, обтянутую идиотскими пурпурными шортами, когда он, пыхтя как насос, в очередной раз пробегает мимо моего дома и пялится на меня!

Сегодня в "Хэмблтон" встретилась с Вирджинией Херн и сказала ей, что Клэтсэнд превращается в настоящую писательскую колонию - черт бы их всех побрал, этих лауреатов Пулитцеровской и прочих премий, которых она коллекционирует!
– и что молодой идиот в соседнем домике мотеля сидит за компьютером до четырех утра, а в "Убежище" так тихо, что я всю ночь вынуждена слушать, как он стучит по клавиатуре и как пищит его компьютер. "Может, он и не писатель вовсе, а просто очень старательный бухгалтер?" - предположила Вирджиния. "Бухгалтеры не носят ярко-красных и совершенно непристойных эластичных шорт!" - заявила я. "А, так это Джон такой-то!
– воскликнула Вирджиния.
– Да-да, он писатель, и у него уже одну пьесу поставили где-то на Востоке; он мне рассказывал".
– "А что он здесь-то делает?
– спросила я.
– Сидит у твоих ног?" - и она совершенно серьезно ответила:

"Нет, он говорит, что порой ему просто необходимо избавиться от "давящего воздействия культуры", поэтому лето он обычно проводит на Западе".

Вирджиния очень хорошо выглядит. И этот ее дивный блеск темных глаз, когда она искоса на тебя взглянет!.. Опасная женщина, нежная, как взбитые сливки.

"Как там Ава?" - спросила она. Ава убирала и сторожила ее дом в Бретон-Хэд прошлым летом, когда они с Джей путешествовали, и Вирджиния всегда с участием о ней расспрашивает, хоть и не знает той истории, которую Ава рассказала мне. Я сказала, что у Авы все хорошо.

На самом деле, наверное, сейчас так оно и есть. Однако Ава до сих пор ходит очень осторожно. Возможно, именно это и бросилось Вирджинии в глаза. Ава ходит, как тайские канатоходцы - как циркачка, которая идет по проволоке, натянутой очень высоко над землей, и ставит одну ногу строго перед другой, не делая ни одного резкого движения.

Я как раз собиралась пить чай, когда Ава ко мне постучалась; это было мое первое утро в мотеле. Я пригласила ее позавтракать со мной; мы устроились на кухне, где обычно и завтракают все здешние постояльцы, и довольно долго беседовали. Говорили в основном о Джейсоне. Он сейчас в десятом классе, играет в бейсбол, занимается скейтбордингом, серфингом и буквально бредит одной из этих штуковин с парусом, чтобы гонять на ветру по океану до устья Худ-ривер. "Представляете, мало ему океана!" - сказала Ава. Когда она говорит о сыне, голос у нее становится каким-то бесцветным.