Морская прогулка
Шрифт:
Да и он со своей стороны ничего, в сущности, не знал об этой женщине, о ее жизни, морали, о том, как она умеет любить! Он слишком привык не доверять самому себе и понимал, что любопытство в нем берет верх над желанием.
Закурив новую сигарету — руки ее слегка дрожали, — Мари-Луиза сказала:
— Если, вернувшись в Париж, вы окажетесь в затруднительном положении, прошу вас, без колебаний…
Конец фразы растворился в клубах дыма, и Жорж поблагодарил ее, не преминув добавить, что всегда так или иначе выходит из положения.
Тогда она смелее посмотрела на него и произнесла, улыбаясь:
— Как бы мне хотелось быть вам полезной.
Затем она поднялась, нервным движением бросила сигарету в воду и спустилась в свою каюту.
— Hut du dich, будь осторожен, — насмешливо прошептала Герда, все еще занятая своими ногтями, хоть и не поняла, о чем они беседовали, но обладала
— До последнего времени, — продолжала она, — у ее мужа был тот же девиз, что у того негоцианта, который на пороге дома написал «Salve lucrum!» [6] — вы нам показывали это в Помпее! Но если теперь он станет проявлять к своей жене такой же интерес, как к деньгам, куда же мы придем?
6
Да здравствует богатство! (лат.)
И она рассмеялась, покачивая своим «конским хвостом», который делал ее, полуобнаженную и загорелую, еще больше похожей на прекрасную отдыхающую амазонку.
Туман усиливался, судно продвигалось теперь вперед, словно погружаясь в однородную мерцающую пелену. Даррас сбавил скорость, и слышно было, как потрескивает форштевень, разрезающий воду. Когда завыла сирена, Герда подскочила, потом, прижав руку к груди, рассмеялась над собственным волнением.
— Можно подумать, что мы в Лондоне, — сказала она.
Яхта дала несколько долгих сигналов, так что в конце концов даже Хартман и Жоннар появились на палубе. Оба были в облегающих шортах до колен и пляжных рубашках. Когда Даррас сказал им, что, согласно метеорологической сводке, эта «муть» затянула все пространство и что они прибудут в Палермо с большим опозданием, это явно раздосадовало Жоннара.
Пока Даррас, глубоко затягиваясь трубкой, разговаривал с Жоннаром у входа в рулевую рубку, Эрих Хартман спросил у Жоржа, сможет ли он рассчитывать на него завтра, во время важного делового совещания, где должны будут присутствовать не только итальянские партнеры, но и американские.
— Я с удовольствием оказал бы вам эту услугу, — ответил Жорж, — но мои знания английского весьма относительны.
— Полагаю, их будет вполне достаточно, — сказал Хартман, вытирая лоб и шею, по которым струился пот.
Решил ли Жоннар, стоявший в двух шагах от них, что Жорж отказывается? Хартман и Жорж говорили по-немецки, но он, не удосужившись даже проверить, правильно ли понял их разговор, вмешался, прищурив глаза, чтобы придать себе властный вид:
— Послушайте, Море, вам бы следовало меньше ломаться. Правда, до сих пор вашими услугами пользовались главным образом дамы, но вы могли бы хоть в данном случае быть и нам полезным.
— Дорогой друг, не в этом дело, — проговорил Хартман.
— Ему платят по-царски! К чему все эти возражения? За кого он себя принимает? Вечно он изображает из себя бог знает кого!
— Единственное мое возражение, — ответил Жорж, сохраняя хладнокровие, — это то, что мой английский недостаточно хорош, особенно если речь идет о переговорах технического характера, как, я полагаю, будет в данном случае.
— Сколько фраз, Море! Я слышал, как вы говорили по-английски в Сорренто. Но вам обязательно надо покрасоваться.
— Есть и еще одно возражение, хотя о нем я умалчиваю, — роль, которую вы мне предлагаете, мне кажется, не совсем входит в мои обязанности.
— В самом деле? Но ведь вы выходите за рамки своих обязанностей, разыгрывая, к примеру, роль светского танцора! Так почему бы вам не выйти за эти рамки и на этот раз!
Он вдруг резко повернулся, верный своей тактике, позволяющей оставить ему за собой последнее слово.
— Дайте ему успокоиться, — сказал Хартман озабоченно, лоб у него был весь в поту.
Прежде чем уйти, присоединиться к Жоннару в кают-компании, он поднял палец, обращаясь к Жоржу:
— Как бы там ни было, я рассчитываю на вас.
И в свою очередь исчез.
— Не поддавайся, — бросил Жос, все еще стоявший у штурвала. — В конце концов, тебя-то наняли переводчиком немецкого и итальянского. Если уж ты согласишься, пусть тебе дополнительно платят.
Жорж махнул рукой, давая понять, что об этом не может быть и речи, но он почувствовал, как ненависть Жоннара когтистой лапой сжала ему сердце. Дарраса слишком беспокоил туман, и он не обратил особого внимания на этот инцидент. Что же касается Герды, лежавшей на своем надувном матрасе, она, казалось, заснула, утомленная жарой. Жара стала такой невыносимой, что на носу трое матросов: Сантелли, Макс и еще один, рыжий, которого
— Вам еще не надоело валять дурака, всем четверым? Меня-то лично интересует Жоффруа, который должен был бы сейчас вкалывать рядом со мной.
Комично изобразив смущение, рыжий парень нырнул в машинное отделение, а остальные, не переставая шутить, продолжали обдавать друг друга водой.
Когда Жорж спустился в свою каюту переодеться, то услышал в кают-компании голоса Хартмана и Жоннара, смешивающиеся с гулом моторов. Оба продолжали готовиться к совещанию в Палермо. К черту! Этот совместный душ доставил ему огромное удовольствие, главным образом из-за выказанных ему доверия и дружеских чувств, хотя, само собой, освежиться тоже было приятно. Одаренный людской симпатией, он снова полон был оптимизма, и, поскольку он насвистывал, Мари-Луиза Жоннар осторожно приоткрыла дверь своей каюты. На ней была все та же зеленая пижама, и если что-то и изменилось в ней, так это выражение ее глаз, озаренных каким-то незнакомым ему светом, идущим из самой глубины ее существа. Не говоря ни слова, она положила руку ему на плечо, нежно привлекла к себе и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в губы. Рот у нее был теплый, чувственный, и этой умелой лаской она разожгла в нем кровь. Он хотел было удержать ее за талию, но она быстро отстранилась, скользнула в каюту, и он увидел на блузе ее пижамы мокрый отпечаток своего тела. Улыбнувшись, она обещающе прошептала: «Палермо», затем захлопнула дверь, закрыла ее на задвижку, но он был уверен, что, стоя за дверью, она прислушивается к его дыханию, что ее забавляет его волнение и она счастлива, думая, что окончательно сделала его своим сообщником.
8
В этот же самый день около двух часов, уже после обеда, все пассажиры собрались на палубе вокруг магнитофона Жоннара, угощавшего их за рюмкой ликера «Страстями по Матфею». Даррас из-за тумана не покидал рубки и ограничивался лишь сандвичем и чашкой кофе. Герда обмахивалась номером «Der Spiegel», а Мари-Луиза снова спрятала глаза за темными очками. На их дымчатых стеклах дрожали отблески, рожденные, казалось, ее мыслями. Молочно-белое свечение, излучаемое туманом, окружавшее их со всех сторон, причудливо освещало лица, лишая их теней, и они представали в своей абсолютной обнаженности, странно «прозрачные»: так отвесно падающие на поверхность пруда лучи солнца освещают его самые далекие глубины. И в Жоннаре, который, вытянув шею, слушал Баха, Жоржу открылись расчетливая энергия, а также грация крупных, хорошо упитанных хищников семейства кошачьих, чувствующих себя весьма привольно в охраняемых заповедниках Африки. Серж Лонжеро говорил ему, что в каждом человеке можно найти типические черты какого-нибудь животного, и в Хартмане он обнаружил сонливую грусть кайманов и свойственную им грозную настороженность, затаившуюся в складках лба. Он был, вне сомнения, умен, толстокож и, зарывшись в свой черный песок, держался в стороне от остального человечества. В делах он, должно быть, был еще более неуступчивым противником, чем Жоннар. Странно было, что жизнь соединила его с Гердой, такой подвижной, великодушной, непосредственной, порывистой! Жорж не решался внимательней взглянуть на Мари-Луизу; он не был ни настолько самодовольным, ни настолько тщеславным, чтобы радоваться случайному любовному приключению, к которому он вовсе не стремился, и, уж конечно, ни настолько циничным, чтобы увидеть в этом возможность, воспользовавшись обстоятельствами, отомстить Жоннару за его наглые выходки. Мари-Луиза со своей стороны разыгрывала полнейшее безразличие; изящным и точным движением руки она осторожно подносила чашечку кофе к губам; она сидела с обнаженными плечами, скрестив ноги, и там, где кончались шорты, виднелась нежная незагоревшая полоска кожи. Черные блестящие волосы, напоминавшие атласный берет, открывали маленькие розовые уши и гибкую шею, и Жорж почувствовал волнение при мысли, что у этой довольно легкомысленной женщины возникло желание побыть наедине с собой, замкнуться в себе, понять, что творится в ее сердце, и что она, возможно, была действительно влюблена.