Морская прогулка
Шрифт:
Жорж, письмо ваше, посланное из Канн, привело меня в смятение, и с тех пор я несколько раз писала вам, но тут же рвала написанное. А сейчас я осталась совсем одна, моя мать уехала в Тарб, где проживет с месяц у моего старшего брата. И каждый вечер, возвращаясь домой, я замыкаюсь в своем счастье, хотя порой на меня накатывает тоска, непонятный и беспричинный страх. Я собираюсь недели на три закрыть магазин. Поэтому я могла бы сесть в самолет и прилететь к вам в Сицилию. Не слишком ли это смело с моей стороны? Что вы обо мне подумаете? По правде говоря, мне довольно боязно. Согласно вашей программе, вы проведете около недели в Неаполитанском заливе, а затем на неделю остановитесь в Палермо. Если вы дадите мне телеграмму, если сообщите, что одобряете мой план, я успею подготовиться к этому путешествию. Поймите меня правильно, умоляю вас! Я вовсе не восторженная легкомысленная особа, я просто
Читая это письмо совсем один на палубе искореженного судна, он испытал радость, к которой примешивалось и сожаление. Почему в Риме он не ослушался той злополучной телеграммы? К счастью, он не подчинился, не разорвал письмо — просто был не в состоянии так вот взять и уничтожить какие-то ее мысли! Где-то над пластами густой мглы, наверное, сияло солнце, и ему страстно захотелось его увидеть. Какое решение принял бы он в Неаполе после подобного потрясения? Конечно же, он бы стал умолять Мадлен немедленно приехать в Палермо! Он попытался составить текст полной горячей любви телеграммы, и его охватило волнение, когда он вообразил себе Мадлен на набережной, такую хрупкую, в ярких солнечных лучах! Вообразил себе те звездные часы, которые последовали бы за их встречей! Но разве испытал бы он тогда внезапный душевный порыв, вызвался ли бы остаться на борту этого судна и тем самым отложить по меньшей мере на три долгих дня их свидание? Согласился бы он так жестоко сократить эти столь желанные «медовые» дни и оставить растерянную Мадлен одну в Палермо? «Впрочем, к чему теперь об этом думать? — сказал он себе. — Ставок больше нет». И сразу же у него в памяти возникла старая дама из Сан-Ремо за рулеткой, ее блестящие глаза, которые она закрывала всякий раз, когда крупье произносил эту фразу, ее кокетливые, странно порочные ужимки, что усугублялось ее возрастом и нелепым нарядом — нарядом молодой красивой женщины!
К черту эту сумасшедшую старуху! Он спрятал письмо в бумажник, решив ответить Мадлен не откладывая, но старая дама из Сан-Ремо по-прежнему вызывающе смотрела на него с покоробившейся от огня переборки, с больших злобно ощетинившихся осколков стекла, и глаза ее среди мерцающих бликов насмешливо улыбались. Он устроился в каюте капитана; «documento sconvolgente» — по-прежнему оповещал заголовок журнала, идущий поверх снятой с самолета фотографии далекой дельты — жалкой царапины на теле земли; такой, должно быть, увидели ее с огромной высоты американские летчики и подумали о тех жизнях, которые им предстояло уничтожить! И американских летчиков к черту! Он нашел бумагу и конверты, на которых стояло имя судовладельца из Салоник, и сначала поведал Мадлен, при каких странных обстоятельствах получил ее любовное послание, описал состояние судна, сообщил о планах Дарраса и команды, но не счел нужным упоминать о реакции пассажиров, он так спешил сказать ей о том, каким светом она озарила его душу. Когда он вернется в Париж, он изменит всю свою жизнь: все для него теперь стало возможным, самые недостижимые мечты смогут осуществиться благодаря ей, если она будет рядом! Почему бы им не пожениться в конце сентября?
Он писал об этом плане с легкой и нежной иронией, и каждая новая фраза словно бы прокладывала путь к Мадлен, долгий, усыпанный цветами путь. Под конец он перечел эти два листка, положил их в конверт, наклеил марки, купленные им в Анцио, надписал адрес, добавил слово «авиа», которое заключил в жирный прямоугольник, совсем позабыв о том, где он находится, словно стоило ему переступить порог каюты — и он увидел бы почтовый ящик.
Туман сразу облепил его лицо, едва он вышел на палубу. И он вспомнил об одной из прогулок с Мадлен в Версальском парке после дождя, когда между деревьями еще висела легкая пелена капель. Он с восхищением обнаруживал у своей спутницы ту же сопричастность с природой, то же тесное и тайное согласие с ней. А какая у нее была улыбка, когда она заметила лужайку шелковистого мха! Он вспоминал минуты умиротворенного молчания рядом с ней, когда он чувствовал, как сердце его очищается от яда, становится беспечным, доверчивым, как оно расцветает, воспринимая всю гармонию мира! Не без удивления обнаруживал он свою власть над другим человеком и то, как Мадлен преобразилась после их знакомства!
Он обходил капитанский мостик, как вдруг до него донеслись голоса с другого конца палубы. Нет, это не была слуховая галлюцинация! Он бросился туда и остолбенел! Он увидел команду «Анастасиса», поднимающуюся по шторм-трапу! Трое незнакомцев, широко расставив ноги, смотрели на него не менее напуганные, чем он сам. Четвертый собирался перелезть через леер. Нет, конечно, это были не моряки с «Анастасиса»! Уж слишком они были элегантно одеты, в шелковых трикотажных рубашках, полотняных шортах, к тому же судно их теперь уже было видно — дрейфовавшая совсем рядом одномачтовая яхта, и, хотя она была окутана туманом, ее можно было все-таки разглядеть, и того, кто стоял в кокпите за штурвалом, и девушку на корме, в брюках и блузке, подстриженную так же коротко, как и эти парни. У старшего из четверки, внимательно рассматривавшей Жоржа, по всей вероятности, главного среди них, были серые глаза и мускулистое тело. Слева на груди у него были вышиты две буквы: Ж. Л.
Не здороваясь, он спросил:
— Вы говорите по-итальянски?
— Немного, — ответил Жорж.
Один из яхтсменов начал беззастенчиво, в упор, его фотографировать, двое других повернулись к нему спиной и куда-то направились вместе, словно собирались обследовать завоеванную территорию. Их поведение сразу же убило чувство симпатии, которое толкнуло было Жоржа им навстречу.
— Что у вас произошло? — спросил Ж. Л. тоном, который окончательно настроил Жоржа против него.
— Взорвался котел.
— Вы капитан?
— Нет.
Он понял, что после такого ответа пал еще ниже в глазах этих парней, которые, оправившись от испуга, становились все более и более самоуверенными, рыскали повсюду, перекликались из одного конца палубы на другой, будто Жоржа и не существовало. В их поведении была наглость избалованных молодых людей, что побудило Жоржа в качестве ответной меры скрыть от них истинное свое положение.
Но Ж. Л. снова заговорил надменным тоном:
— А где же твой капитан?
— В Палермо.
— Ты один?
— Как видишь.
— Ты хочешь сказать, что все остальные уехали?
— Точно. Они отправились на берег, чтобы утопить свою печаль в вине.
— Так что ты остался один.
— А ты сообразительный.
Ж. Л. смотрел на него свысока, но с некоторым удивлением.
— А можно спросить, что ты здесь делаешь? Чего ждешь?
— Жду, когда меня возьмут на буксир.
— А скоро это произойдет?
— Надеюсь.
— А кто возьмет? Сицилийцы?
— Сколько вопросов! Ты случайно не полицейский на отдыхе?
Остальные трое, насторожившись, подошли к Ж. Л., черные от загара, с одинаково светлыми глазами. В них не чувствовалось настоящей враждебности, но взгляд был жестким. Должно быть, они принадлежали к богатой римской буржуазии. Этакие спесивые папенькины сынки.
— А чем это тебе полицейские не угодили? — спросил вдруг один из них, в зеленой рубашке.
— Всегда на стороне богатых, — ответил Жорж.
Движением руки Ж Л. отослал своих товарищей и неторопливо закурил, не предложив при этом сигарету Жоржу, который, засунув руки в карманы, наблюдал за ним. Теперь пропасть, разделявшая их, стала еще более глубокой, непроходимой. Жорж подумал, что совершил оплошность и Даррас вправе будет упрекнуть его в невнимательности. Ему следовало в первую очередь убрать трап и тем самым сделать невозможным подобное вторжение. Каким бы неприятным ни было появление этой группы, особой опасности оно не представляло. Однако, по словам Дарраса, каждый, кто помогает спасению потерпевшего кораблекрушение судна, получает на него право. Нередко достаточно бывает просто обосноваться на борту судна, чтобы утвердить этим свои права. «Не допускайте никаких посторонних на корабль, не позволяйте никому на него подниматься», — уточнил Даррас. И вот на тебе! Молодые люди ходили взад и вперед мимо Жоржа, делая вид, что не замечают его. Это пренебрежение, эта напускная непринужденность не только не рассердили его, но даже позабавили. «Интересно, что они обо мне думают?» Возможно, они станут вести себя еще более дерзко. Но уж тогда он сумеет их осадить. Конечно, он немного сожалел, что дело приняло такой оборот, но он докажет им, что ни унизить, ни запугать его они не смогут.
Теперь и девушка перебралась на борт, Ж. Л. галантно помог ей перелезть через леер. С минуту она внимательно смотрела на Жоржа своими бесцветными глазами, потом, наклонившись к своему спутнику, прошептала ему несколько слов на ухо. Казалось, она рождена была этим туманом, такая же невесомая и бледная, как он.
— Джина сомневается, что ты моряк.
Тон насмешливый и снисходительный.
— Почему же это?
— Она говорит, что у тебя недостаточно грубые руки.
— Скажи Джине, что я пользуюсь специальным кремом.