Морские люди. В двух частях
Шрифт:
– Да плюнь, ерунда. Лучше чайник поставь, не бери лишнего в голову. Ну треснул одного для острастки, за дело.
– Значит, все-таки правда. Знаешь, что люди думают? Ничего не знаешь, сидишь...
Клим вскипел. Боцманюга, ведет себя как на парусном флоте. Хуже, как на галерах. Ему бы еще линек в руки, держиморде. Докатился, старорежимник хренов. А тут переживай за него. Рывком снял китель, швырнул на кресло. Сел. Петр Иванович не ответил, шумно вздохнул, полез в тумбочку за заваркой, достал кипятильник.
Несколько минут прошло в молчании. Подождали, пока закипит вода, разлили чай по кружкам. Первым не выдержал Клим:
– Матросы об этом только
Петрусенко вынул новую сигарету, хотел прикурить, похлопал по карманам в поисках спичек, не нашел, бросил ее в гильзу-пепельницу. Спички лежали возле перекидного календаря, Клим прекрасно их видел, но промолчал. Главный боцман сделал несколько глотков, отодвинул кружку, начал рассказывать.
Во время съемки с якоря Зверев докладывал о длине якорь-цепи за бортом. Уразниязов устанавливал на специальных табличках указываемое число, чтобы командир и вахтенный офицер видели с ходовой рубки, сколько еще осталось выбирать. Петрусенко стоял у волнореза, следил за работой управлявшего шпилем матроса из электромеханической боевой части. Все шло нормально. Через несколько минут якорь показался из воды, но Шухрат зазевался, не расслышал Зверева и тот громко закричал: "Ты что, урюк, заснул? Я тебе русским языком говорю, что чист, ставь ноль".
– Я сначала сделал вид, что не услышал. Знаешь, матрос в запарке, погорячился, мало ли. Ладно, думаю, закончим съемку, поговорю, напомню о вчерашней с ним беседе. Он ведь вечером, перед нашим с тобой сходом тоже обзывал Уразниязова, видимо, невзлюбил парня.
Глаза у Петра Ивановича потемнели. Крупные пальцы сжались, чайная ложечка исчезла в массивном кулаке.
– Но смотрю, он не останавливается. Я прикрикнул. Продолжает. Когда на якорь-цепь наложили стопора, подзываю его к себе. Идет. Нагло так улыбается, когда проходил мимо Уразниязова, то еще и толкнул его в бок, будто случайно. Понимаешь, я почувствовал, что надо ставить точку, иначе далеко могло зайти. Ну и...
– Что теперь будет?
– Хрен его знает. Конечно, я сразу доложил по команде, так, мол, и так, ударил матроса. Мне достанется, но и Зверев теперь поумнеет, в этом я уверен. Пойми, с такими по-хорошему не выходит. Это такая вредная порода, сядет тебе на шею, не обрадуешься. Конечно, Уразниязов сумел бы постоять за себя, но доводить до этого человека уже обиженного, который чуть не вылетел с корабля якобы за неуставщину - знаешь, я бы не хотел. Так же, как слышать, что человека обзывают, насмехаются над его национальностью - ты должен это понять.
– Все равно зря ты, Петр Иванович, по-другому надо было.
Теперь вспылил Петрусенко.
– Зря, говоришь? По-другому надо? А почему я, пришедший на военную службу для того, чтобы Родину защищать, должен большую часть времени тратить на перевоспитание подонков типа Зверева? У нас что, исправительная колония, плавучая тюрьма или боевой корабль? По-моему мы служим на корабле. Почему я, военный человек, должен исправлять ошибки родителей, школы, общества? Ты об этом хоть когда-нибудь задумывался? А слова о сознательной, слышишь, сознательной дисциплине тебе о чем-нибудь говорят? Скажи, как долго еще мы будем набирать всякой дряни, которая считает военную службу отбыванием срока, а, значит, плюет на наши идеалы, в наши с тобой души. Что, на корабле больше нечем заниматься офицеру и мичману? Я, если бы так уж хотел стать воспитателем пошел в колонию, тюрьму надзирателем или еще кем там, ну в милицию, интернат, школу. Но я здесь, так будьте любезны, обеспечьте меня такими людьми, с которыми я дам гарантию защитить страну. Я обучу их и со своей стороны сделаю все, чтобы они стали хорошими воинами. Я сегодня Черкашину так и сказал обо всем этом. Нет в Звереве главного, понимания задачи нет. Ему что служба военная, что... Молчишь... Вот еще на один вопрос попытайся ответить. Почему большинство матросов на третьем году службы не хотят идти ни в офицеры, ни в мичмана? Думаешь, домой рвутся? Нет, не только в этом причина. Одним из них просто не понять, что нас здесь держит, какая-такая необходимость. Для них служба - это муштра, насилие над личностью, потерянное время. Другим слова "Родина", "патриотизм" - просто слова, не больше, звук. Почему тогда мы обязательно должны таких понимать, втолковывать им прописные истины, воспитывать, нянчиться с ними?
– Ладно тебе, собрал все в кучу. При чем служба вообще, когда он просто обозвал Уразниязова. Он и на гражданке такой был, вернется, таким останется. Будет всех называть нерусскими мордами. А то не знаешь. Скажи лучше, какое наказание тебя ждет.
– Это отношения в нашем воинском коллективе, понял? А со мной, ну что со мной... Черкашин говорит, что мало не покажется. Хочет на суд чести представить.
– На увольнение, значит. Это он зря. Конечно, так оставлять нельзя, но чтобы суд чести - бездушно. Служишь ты давно, замечаний не имеешь, ну, случилось, сорвался, с кем не бывает.
– Кто, я сорвался? Нет дружок, я сделал это сознательно. И с большим, представь себе удовольствием. Или ты на гражданке - в магазине, автобусе, просто на улице не слышал вместо обращения такие слова, как "чучмек", "кацап", "москаль", "хохляндия" и хочешь, чтобы на флоте так же? Как быть с корабельными традициями? Во-от, Климище.
Петр Иванович увидел спички, обрадовался, вынул из пепельницы сигарету, прикурил. Клим посмотрел, как горит, быстро обугливаясь беленький деревянный стерженек в толстых пальцах Петрусенко и в глубине души у молодого мичмана вдруг родилась мысль: а что, если главный боцман прав, ударив матроса? Он тотчас отогнал ее, решив, что причиной столь нелепого предположения явилась обычная для Петра Ивановича манера уверенно держаться и говорить, придавая вес каждому своему слову.
Клим медленно натянул китель, посидел, подумал, потом резко поднялся. "Боцман явно нарушил Устав и гадать тут нечего, он виноват", - решил, как отрезал. Старший мичман спросил:
– Ты на пост? Так и не рассказал, как у тебя там обстановка. Хотя не надо, вижу, что нормально. Ни пуха. Обязательно пошли к черту.
Борисов изумленно уставился на него:
– Ты хоть немного умеешь переживать за себя? Нервы, говорю, у тебя есть или там стальные тросы? Ну и боцманюга ты, Петр Иванович, честное слово. К черту. Пошел я.
И сильно хлопнул дверью.
На боевом посту Милованова сменил Иванов. Цель прослеживалась хорошо, матрос был доволен. Лейтенант Коломийцев при виде старшины команды вопросительно поднял брови. По хмурому виду понял, что дела плохи, сочувственно покачал головой. Шустрый Петька тут же сунул свой нос и немедленно нарвался на окрик лейтенанта:
– Внимание на экран! Товарищ мичман я у себя в каюте. Следить за лодкой не отрывая глаз.
– Есть.
В отсеке установилось сравнительное спокойствие. Петька монотонно докладывал наверх параметры движения цели, позевывал. Клим тоже посматривал на отметку вполглаза. Так бывает, таков результат монотонной работы. Устает организм, чего там. Потом он адаптируется и все станет на свои места.