Морские повести
Шрифт:
— Ты только, Анюта, не обижайся, — отчаянно сказал он. — Сморозил про чернобурку… Я же понимаю, ты не такая… Я от чистого сердца…
Она смутно темнела над поручнями крыльца: тоненькая прямая фигурка на фоне запорошенной снегом стены.
— Завтра приходи, — сказала отрывисто Аня, и ее голос прозвучал по-новому — холодно и чуждо. — Мне на дежурство пора.
Михаил взбежал по ступенькам, взял ее за руку.
Она отстранилась, но не очень, молчала, глядела в его яркие, пристальные, правдивые глаза. Опять совсем близко чувствовала его дыханье.
— Не сердишься, Аня? — попрежнему отчаянно сказал Михаил. — Я же понимаю, за такие слова… Это американцы своих девушек на шелковые чулки и всякое барахло ловят… Ты пойми: просто увидел, только теперь — раньше как-то глаз не доходил — у тебя воротник на шубке неважный, тебя в нем нашими ветрами насмерть просвистеть может…
«Глупый, глупый, — думала Аня. — Как могу на него обижаться! Если бы кто другой… А он это от любви сказал, правильно, что от чистого сердца… Он добрый… С виду хмурый, строгий, а какой добрый… Но как сделать, чтоб он ушел? Не могу еще решиться… Не хочу выходить замуж. Я же ему объяснила, что не за тем мы с другими комсомолками приехали сюда…
— Анюта! — страстно, нежно, вопросительно в который раз повторил Михаил ее имя.
«Если не уйдет сейчас, позову его к себе, — думала Аня. — Он хороший, близкий, самый родной… Никто еще не говорил со мной так… Он снова в море уходит на днях, может быть, на верную смерть… Они все уходят в море, может быть, на верную смерть. Но этот самый близкий, любимый. Мне все труднее расставаться с ним».
— Завтра приходи, — снова упрямо сказала вслух. — До завтра недолго.
«Нельзя сказать ей! — подумал Михаил, и сразу озноб пробежал по спине и бросило в жар. — Нельзя сказать ей, что, наверное, уйдем нынче ночью! По всем признакам уйдем нынче ночью, на обстрел берегов… А был бы другой разговор! Хотя бы намекнуть? Нет, командир всегда предупреждает: каждый выход — военная тайна, скажешь одной — пойдет по всей базе… Еще имею больше часа, должен вернуться на корабль двадцать ноль ноль… Хочу получить сейчас же ее крепкое слово, не могу уйти просто так…»
Но он молчал, ни слова не сказал о корабле. Нет, никаких намеков! Будь что будет… Она скользнула внутрь, закрылась наружная дверь на тяжелом блоке. Он шагнул следом — в темноту крыльца, нащупал дверь в квартиру.
Прихожая была освещена. За одной дверью пело радио, за другой стояла полная тишина.
— Аня, — сказал Михаил, — впусти на минутку.
За дверью молчание. Заперлась, наверное, на ключ. Михаил нажал ручку. Конечно, заперлась на ключ.
— Аня, впусти на минутку.
Вдруг у него сжалось сердце: за дверью послышалось всхлипыванье, тихий, беспомощный плач. Он стоял, замерев, в маленькой пустой прихожей, в своей шинели с начищенными пуговицами, в проледеневших хромовых ботинках. Плач прекратился. И музыка по радио прекратилась, оборвавшись мягко и внезапно.
— Сейчас по радио тревогу объявят, — громко сказал Михаил. — Слышь, Аня? Все равно в убежище итти.
И верно: снаружи, со стороны пирса, густо завыл буксир. И тотчас что-то щелкнуло в приемнике.
— Внимание! Говорит штаб противовоздушной обороны. Внимание! Воздушная тревога.
Михаил выбежал на крыльцо. С окрестных сопок били зенитки. Как всегда — будто торопливое хлопанье огромного огненного бича. Внизу было темно, база молчала, затаилась в горах, и только в стороне скрещивались медленно летящие малиновые шарики, расцветали оранжевые язычки разрывов.
Все — как обычно. Но вот наступил день. Фантастический зеленовато-голубой мертвенный свет залил окрестности.
Шипящая огненная тарелка медленно опускалась над деревянными домиками базы. Она плыла в небе, как плоская световая медуза, и даже сквозь грохот стрельбы и рокот самолетов было слышно ее шипенье.
Михаил рванулся в подъезд. Но Аня уже стояла рядом с ним. Кутаясь в свою шубку, смотрела на небо.
— Осветительные кидает! — крикнул Михаил. — С осветительными дело хуже. Я на корабль, Аня!
Он еще раз оглянулся, сбегая с крыльца. В неестественном свете ракеты ее лицо казалось очень худым и трогательно близким.
— Теперь в убежище не успеешь, — крикнул Михаил на бегу. — Услышишь бомбу, ложись у дома за сугроб.
Ракета шипела. Раскаленные шарики снарядов летели теперь прямо к ней, коснулись ее, она медленно рассыпалась в небе. Но рядом повисла вторая. Михаил бежал стремглав. Ноги сразу согрелись, стало гулко стучать сердце, своим стуком заглушая все остальные звуки. В первый раз Гитлер бросил осветительные над самой базой, над его родным кораблем…
— Искать самолеты врага, без моего приказа не стрелять, — четко и торопливо сказал капитан-лейтенант Ларионов, взбежав на мостик «Громового». — Гордеев, передайте по всем кораблям.
— Есть передать по всем кораблям! — отозвался Гордеев.
Весь эсминец до мельчайших деталей был залит дрожащим, мертвенным светом ракеты. Звенела стальная палуба, экипаж разбегался по боевым постам. Сидя в кожаных креслицах, похожих на велосипедные седла, зенитчики крутили штурвалы наводки, старались поймать самолеты в перекрестья прицелов. Прямо вверх были устремлены раструбы длинных, узких стволов.
Тени, густые, будто нарисованные тушью, падали от надстроек и механизмов. Сигнальщики всматривались в небо; телефонист стоял у нактоуза; провода наушников, как круглые щупальцы, бежали по палубе.