Морские повести
Шрифт:
— Выглядишь ты, как старый пират-выпивоха, — шепнул ему в дверях Зайцев.
Они заранее купили билеты в кино, хотя сеанс должен был начаться через час. Когда брали билеты, подошли турбинисты Глущенко и Мотылев и сразу взяли десяток билетов для матросов, которые придут попозже, после окончания вахты.
— А вот и девчата нас поджидают, — сказал Филиппов, войдя в зал и поднося белоснежный платок ко все еще смущавшему его носу. Скосил глаза на его распухший кончик. Конечно, нос красный, но совсем не такой страшный, каким представлялся воображению!
И действительно, этот нос не помешал ему пригласить на тур вальса хорошенькую девушку, застенчиво поглядывавшую кругом. Только потанцевать! Маша не обиделась бы, если бы даже узнала об этом! И вот они уже кружились среди других пар, под шарканье валенок, кирзовых сапог, фетровых сапожек, открытых туфель.
Блестя в углу саксофонами и медью начищенных труб, играл джаз-оркестр ансамбля песни и пляски Северного флота. Музыканты были в краснофлотской форме, те же моряки с кораблей. Стены отливали стеклом больших фотоэтюдов: боевые эпизоды, портреты героев-североморцев. Филиппов кружился, осторожно придерживая партнершу, и увидел, как мелькнуло мимо довольное, порозовевшее лицо Афонина, ведущего другую девушку; как, лихо раскачиваясь, пронесся мимо разворотистый Зайцев. Зайцев танцевал с младшим лейтенантом береговой службы, овевающим его взмахами волос, спадающих на маленькие белые уши.
— Извиняюсь, Верочка, — сказал вдруг Зайцев. Конечно, он уже разведал имя младшего лейтенанта, и младший лейтенант не обиделся на такую вольность. Он мог обидеться скорее на другое: на то, что быстрые карие глаза уже не смотрели на него, а радостно и беспокойно устремились вдаль, в толпу, тесным кругом охватившую танцующие пары, и Зайцев сразу повернул в ту сторону. — Извиняюсь, Верочка, — повторил Зайцев, как только танец кончился и музыканты опустили саксофоны и трубы. — Запеленговал фронтового друга. Один момент.
Он уже подходил к маленькому пехотинцу с пришитым к рукаву гимнастерки золотым якорем в черном овале.
— Здорово, Пономарев!
Морской пехотинец взглянул, радостно подался вперед, протянул левую руку.
— Зайцев, здорово!
— Что это ты здесь?
— В госпитале провалялся неделю.
— Сильно ранен?
— Миной царапнуло. — Правая рука Пономарева висела на защитного цвета косынке. — Уже подлечился, денька через два обратно, в пекло.
— А жарко там сейчас?
— Жарко! — нахмурился Пономарев. — Ну, а ты как на корабле?
— В море — дома, — сказал Зайцев. Он думал о другом, но как будто не решался спросить. — Как там Москаленко у вас? Что-то давно он мне не пишет.
— Москаленко здесь, со мной в госпитале лежал, — неохотно сказал Пономарев, — худо ему.
Зайцев похолодел.
— Сильно ранен?
— Здорово ранен Москаленко! Разрывной пулей в бок. Лежит в пятой палате.
Зайцев сразу отошел от Пономарева. Показалось, что в зале померк свет и куда-то вдаль ушли все звуки. Он подозвал Филиппова, Афонин тоже подошел к ним.
— Ты, Афонин, оставайся, мы обернемся до кино, — не своим голосом сказал Зайцев.
Но Афонин не хотел отставать от новых друзей. Все трое молчали, пока не вошли в госпиталь. Госпиталь был недалеко, меньше чем в кабельтове от Дома флота. Они успеют вернуться до начала сеанса. Они уже наспех условились о новой встрече с девушками, которым объяснили, в чем дело и теперь думали совсем о другом.
Войдя в белую приемную госпиталя, моряки попросили у дежурного врача разрешения навестить корабельного друга.
Москаленко лежал на угловой койке в длинной, затемненной черными шторами палате. Его лицо стало желтовато-прозрачным, обтянулись высокие скулы и большой красивый лоб. Зайцев и Филиппов с трудом признали закадычного друга.
— А комиссар-то здесь, матросы! — шепнул Афонин.
И точно — на стуле, около койки, сидел старший лейтенант Снегирев, так же как и они, одетый в больничный белый халат.
— А вот и корабельная делегация, — как всегда весело, сказал старший лейтенант. — Ну, орлы, стало быть, я пойду. А вы поправляйтесь скорей, Москаленко! Только выздоровеете, мы вас снова на корабль перетянем. Вам, видно, морской воздух необходим.
И он подмигнул так весело и лукаво, что Москаленко улыбнулся во второй раз. В первый раз лицо его просияло улыбкой, когда он увидел Филиппова и Зайцева, вошедших в палату.
— Ну, как она, жизнь-то, Павло? — сказал Зайцев, протягивая руку. — Значит, говоришь, ранен?
Филиппов не сказал ничего. Он смотрел и смотрел — и не мог выговорить ни слова, только взял в свои красные, обветренные руки и крепко сжал костлявые пальцы раненого.
— Видите, друзья, подкосился немножко. Разрывная пуля, — сказал Москаленко, не шевелясь, лихорадочно блестя глазами.
Старший лейтенант уже выходил из палаты. Зайцев придвинул к себе его стул, но не сел, тоже глядел на неподвижную фигуру друга, чуть обрисовывающуюся под байковым одеялом. Почему он такой неподвижный? Только голова шевелится на тонкой шее и лоб стал страшно выпуклым и желтым, будто вылепленным из воска.
— И на койку можно сесть, — сказал Москаленко, слабыми пальцами поправляя одеяло. — Садись, Дима.
— А вот мы сейчас развернемся, — сказал Дима Филиппов. Он произнес это с трудом, судорога стиснула и не отпускала горло.
Он отвернулся, не мог смотреть на этот выпуклый лоб и неподвижное тело. Он сейчас успокоится, но пока судорога стиснула и не отпускала горло.
Афонин сел на стул, а Зайцев на койку. Зайцев держал в руке пальцы Москаленко.
— Значит, они тебя в бок? А ты, верно, тоже покрошил не мало?