Морские повести
Шрифт:
— Есть прямо руль! — повторил рулевой.
— Левая малый вперед, правая малый назад!
Лужков со звоном перевел ручку машинного телеграфа.
— Есть левая малый вперед, правая малый назад! Как люди, товарищ командир?
— Люди до места! [15]
Белый флажок, пересеченный красным крестом, пополз вверх по фалам.
— Есть люди до места! — крикнул старшина Гордеев.
Корабль медленно, очень медленно скользил в сторону высокой бревенчатой стенки. Командир перевесился
15
Подъем флажка «люди» означает поворот корабля влево.
— Левая стоп, правая малый назад!
— Есть левая стоп, правая малый назад! — снова звякнул машинный телеграф под рукой Лужкова.
— Шар долой, землю поднять! [16] — командовал Ларионов.
Черный фанерный шар заскользил вниз. Вверх взлетел клетчатый, сине-белый флажок.
— Левая малый вперед!
— Есть левая малый вперед!
— Землю долой, шар на средний!
На фок-мачте трепетали спускаемые и поднимаемые флажки. Калугин уже начинал разбираться в значении этих команд, в названиях флажных сигналов, говорящих о маневрировании корабля.
16
Поднятый на мачте шар — сигнал «стоп машины», флажок «земля» — корабль дал задний ход.
Он всматривался в лицо капитан-лейтенанта. Две резкие вертикальные морщины легли вдоль тщательно выбритых щек, оттеняя жесткий, волевой рот, плотно сжатые губы.
— Легче влево, одерживай, одерживай, не пускай сильно!
Это команда рулевому, высоко поднявшему плечи и вытянувшему вперед голову над гладкой рукояткой штурвала. Эсминец уже был совсем близко от пирса, но почти неподвижно стоял на воде; почти не уменьшалась черная лаковая полоса воды между его бортом и высокой бревенчатой обледенелой сверху стенкой.
— Сколько до стенки? — крикнул вниз командир.
— До стенки тридцать метров! — донесся голос боцмана.
— Обе малый вперед! — приказал Ларионов.
— Малый вперед обе! — повторил Лужков, звякнув ручками телеграфа.
— Стоп машины! Подать кормовой! — скомандовал Ларионов.
«С каким напряжением командует капитан-лейтенант, когда эсминец уже стоит у самого причала, — думал Калугин. — Как Ларионов охраняет корабль, с какой придирчивой осторожностью подводит его к стенке! Военный корабль, переносящий любые испытания в море! Значит, нельзя сразу, в притирочку, как пишут в морских романах, подойти и ошвартоваться у пирса».
Нет, очевидно, нельзя! Вот, собрав длинный бросательный конец в свободные кольца, один из матросов кинул его через борт. Он пролетел над водой, упал на край стенки; стоящий на берегу краснофлотец подхватил его, вытащил на берег тонкий стальной трос. Несколько других матросов помогли закрепить трос вокруг чугунной тумбы.
Теперь корабль вплотную подтягивался к причалу, и боцманская команда «Громового» уже стояла наготове с кранцами в руках, готовясь опустить их за борт корабля, чтобы ослабить его соприкосновение с пирсом.
С борта на берег перебросили деревянные сходни. И вахтенный краснофлотец с винтовкой вытянулся возле них на берегу.
— Смирно! — скомандовал лейтенант Лужков.
Ларионов уже торопливо сходил на берег. Следом — старший лейтенант Снегирев. Калугин успел лишь на минуту забежать в каюту, сменить полушубок на шинель, захватить противогаз и полевую сумку, а они уже шли по заснеженным доскам пирса, в сторону штаба, в сторону коленчатых узких мостков, бегущих вверх по скалам.
Калугин тоже шагнул на сходню. Берег, твердая земля! Здесь можно итти и итти вперед, и никакая грань борта не остановит тебя. Теперь он понимал чувства моряков, ступающих с корабля на сушу.
Взбежав по сходням, он оглянулся на пирс. «Громовой» стоял там, прижавшись к высокой стенке, белея рядом стальных надстроек, длинными орудийными стволами, укрытыми плотным брезентом. На его корме развевался перенесенный с мачты военно-морской флаг; на носовом флагштоке — огненный гюйс; над широким полукруглым мостиком поднималась стройная мачта. Фигуры сигнальщиков двигались там, подняв бинокли к ясному небу.
И вдруг новое, горячее чувство пронизало его. Привязанность к кораблю. Он провел на нем всего несколько дней, а уже ощущал к нему какое-то родственное чувство.
«В море — дома!» — подумал Калугин. В первый раз эта фраза показалась выражением, имеющим глубокий жизненный смысл.
Но это чувство возникло лишь на мгновение, затерялось в других ожиданиях и мыслях.
Он глядел кругом и видел: нечто изменилось в быту базы. На улицах необычное движение, в порту необычное количество кораблей.
Навстречу ему сбегал по трапу отряд. Обветренные молодые лица, на головах шерстяные подшлемники; стальные покрашенные в белое шлемы покачиваются под рукой у каждого, рядом со штыком и походным котелком. Поверх полушубков висят куцые черные автоматы; грузные подбитые войлоком валенки бесшумно ступают по сходням. Морская пехота, автоматчики идут грузиться на корабль. А по другим сходням спускается еще отряд. Некоторые корабли внизу уже заполнены бойцами. Неужели началось наступление, долгожданное наступление?
Он торопливо шел к редакции по неровным, выбитым в граните улицам, мимо стандартных деревянных домов с высокими крылечками, занесенными снегом. Он жил пока в самой редакции, после того как приехал с переднего края.
Вдруг вновь кругом закрутилась снежная пелена, безоблачное небо померкло, линии скал и окна задернулись густо летящей белой крупой. Резкий ветер подул с залива. Там тоже все было под снежной завесой, рубиновый тусклый свет сигнальных огней блестел сквозь снеговую муть. Калугин взбегал по деревянным ступенькам туда, где над самым склоном находился дом редакции флотской газеты.