Морской орел
Шрифт:
— Вот тут стояли те два, что побольше, — сказал Хаджи Михали.
Из-за смрада каждый старался не дышать, и говорить никому не хотелось.
— Здесь, — сказал Нис Стоуну.
Все вчетвером они принялись торопливо разгребать хаос мусора и обломков, загромождавших пол в разбитой хвостовой части.
Плит нигде не было.
— Посветите здесь, впереди, — сказал Стоун торопливым шепотом.
Нис повторил его слова Хаджи Михали, и они гуськом стали пробираться через груду обломков, согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок, и обходя трупы. Стоуну попал под ноги ящик от пулеметных патронов; неразорвавшиеся патроны высыпались и валялись на полу фюзеляжа и на камнях кругом.
Стоун отшвырнул ящик ногой. Дальше лежал искромсанный труп железноголового, одной руки не хватало, вместо головы был кисель, наполнявший стальной шлем, из-под туловища торчал край алюминиевой прокладки.
Берк подобрал с пола кусок какой-то трубы. При мерцающем свете факела он попытался этим куском отпихнуть труп в сторону. Но конец трубы весь ушел в прогнившую мякоть, и Берк невольно отскочил в сторону, как будто труп вдруг ожил.
Он снова взялся за трубу. Приладив ее сбоку, ему удалось сдвинуть тело. Потом он отбросил алюминиевую прокладку. Под нею были обе плиты. Они были связаны вместе широким брезентовым ремнем и стояли ребром, ручкой кверху, вдавившись в тонкую переборку пола.
— Вот, — сказал Берк. Остальные уже были рядом.
Стоун ухватил плиты за торчавшие ручки и бросился вон из фюзеляжа. После факела трудно было что-либо разглядеть снаружи. Стоун спотыкался среди обломков, но, не останавливаясь, бежал дальше. Остальные следовали за ним.
Никто не произнес ни слова, пока они не спустились под гору, туда, где были привязаны мулы. Стоун сорвал ремень, перетягивавший плиты. Он бросил их и долго тер землей, чтобы отбить запах. Потом стал оттирать руки.
По-прежнему все молчали. Вчетвером, неловко толкаясь, они взвалили плиты на мулов. Потом тронулись в путь, стараясь не дышать носом, пока еще стоял в воздухе этот запах.
Но они не могли отделаться от него, как далеко ни уходили. Он впитался в их одежду, в их кожу. Тошнотворная смесь гликоля, бензина, земли и гниющего мяса.
Он был упорен, единственный материальный след человека, остающийся после смерти.
Но Хаджи Михали торопил их, чтобы можно было немедленно идти на Гавдос.
21
Хаджи Михали хотел, чтобы они не ложились спать. Он хотел сейчас же, вечером, договориться обо всем и рано утром начать или даже начать сейчас же, вечером. Он уже отвел мулов туда, откуда брал их.
— Так скоро это не делается, — сказал Нис.
— Почему? — спросил Хаджи Михали.
Но Нис только покачал головой.
Оба австралос были теперь уже не те, какими он их повстречал впервые. Щеки у них ввалились, черты заострились. Даже у круглого Энгеса Берка. Они приобрели закалку, но были изнурены до крайности. Перед тем, что предстояло, им необходимо было выспаться. Поэтому Нис отрицательно покачал головой.
И эту ночь все проспали.
Спали вповалку на полу в хижине, где был склад губок. В одном углу сложено было грудой оружие. В другом — ящики с боеприпасами.
Прежде чем заснуть, они долго разговаривали между собой обо всем. Говорили о греках, правда, сдержанно, потому что Нис был рядом. Непонятно, почему эти греки так раскипятились, говорили они. Видали мы греков, и обычно у них что можно сделать сегодня, то и завтра не поздно. А этот, как его там, который тут всеми командует, торопится все куда-то. Стоит только послушать, как он разговаривает. Он, видно, терпеть не может этого Метаксаса. Все они его терпеть не могут. Должно быть, порядочный сукин сын был этот Метаксас. С кем ни говоришь из греков, только и слышно — того он сослал, этому голову отрубил.
— Так ведь это же была нацистская шайка, — сказал старик солдат.
— Ты откуда знаешь? — спросил Энгес Берк.
— Когда я еще был в Кандии, — сказал старик, — там устроили военный парад в честь победы, и греческая полиция шагала вместе с итальянцами. Им только того и надо было. Одна шайка.
— А ты что делал? — спросили его.
— Разгуливал в греческой ночной рубашке, — ответил он.
— Интересно, куда все девались отсюда, — сказал лейтенант. — На Крите одно время было немало видных людей.
— Сидят в Каире, целы и невредимы, можете быть уверены, — сказал шотландец.
— Ну, а метаксисты как же? — спросил старик.
— Что метаксисты? — спросил Энгес Берк.
— Ведь это те же нацисты. Все они за немцев.
— Брось ты политикой заниматься, — сказал ему Берк.
— Да мне-то что? — сказал старик, на этот раз как бы оправдываясь. — А только греки на это молчать не будут.
— Ну и что же?
— Ах ты господи! Ну, мы-то на чьей стороне? За кого мы воюем?
— А тебе-то что? — сказал Берк, передразнивая его.
— Перестань, Энгес, — сказал Стоун примирительно.
— Что перестать?
— Разыгрывать его.
— Я его не разыгрываю, — сказал Берк, притворяясь, что обижен.
— А ведь верно, глупо получается, — сказал шотландец.
В темноте Нису казалось, что в голосе его, как в складке губ, чувствуется затаенный смешок.
— Завтра, — сказал он, — мы собираемся набить морду каким-то метаксистам. А приедем в Египет, и окажется, что эти же сволочи там в наших союзниках считаются.
— А тебе какое дело до этого? — сказал Берк.
— Да как тебе сказать, — добродушно отозвался шотландец.
— Трогает это тебя? — Берку явно что-то не давало покоя.
— Может быть, и трогает.
— Все равно ты в это мешаться не будешь.
— А ты будешь? — спросил его шотландец, и Стоун весело захохотал.
— И не подумаю, — ответил Берк, чтобы кончить разговор.
Но лейтенант сказал без всякой задней мысли:
— Какая разница, есть в Каире метаксисты или нет?
— Вот, — сказал Берк ехидно, — это правильный подход.