Морской узелок. Рассказы
Шрифт:
Мальчишка поднялся к самому свесу карниза, пролез между карнизом и коленом трубы и повис на нем грудью. Труба хрустела и мялась, угрожая сломаться. Еванька развязал веревку на поясе и начал закидывать конец на крышу. Веревка хлопала концом по железу и сваливалась назад. Наконец там, наверху, догадались. Веревку потянули, подергивая. Андрюшка привязал к нижнему концу веревки ведро с водой и к его дужке записку:
«А хлеб у вас есть, товарищи?»
Во мраке
В погребе Анна Петровна начала успокаиваться.
Анна Петровна оглядывала слабо освещенный свечами в медных шандалах свод погреба.
На нем вместо росписи виднелись причудливые пятна плесени и сырости. Мокрицы ползали по своду и падали, напоминая капли. Сквозь ковер, постланный на бетонном полу, проступали черные пятна воды. Свечи слегка коптили. Анна Петровна все поглядывала на закрытый люк вверху.
— Нет, здесь еще страшнее! — вздрогнув, сказала она.
— Полно, мама! Ждать осталось недолго, — утешал Костя мать. — Не сегодня, так завтра утром большевики сдадутся. Папа придет с юнкерами, а тех, с чердака, прогонят, и мы вернемся в дом…
Время шло медленно, но свечи быстро убывали, оплывая, и все более коптили. Анна Петровна забылась, сидя на стуле, и, клонясь на бок, едва не упала. Нянька села с ней рядом, подперла плечо барыни своим плечом и тоже задремала.
Косте не терпелось. Он осторожно и медленно поднял люк, чтобы блок не визжал, оглянулся: мать и нянька не шевельнулись. Костя, опустив за собой люк, вышел на погребицу и, приоткрыв дверь во двор, остановился на пороге, пораженный синим светом раннего рассвета.
Прямо перед собой Костя увидел за углом дома Аганьку, Андрюшку и Еваньку. Мальчишки привязывали к веревке буханку хлеба, Аганька наливала воду в ведро. Веревка натянулась, и груз, кружась, медленно поплыл вверх…
— Что вы делаете?! — закричал Костя.
Он подбежал и хотел схватить ведро, но не достал; Андрюшка сбил Костю на землю ударом в подбородок.
Костя вскочил на ноги и, выбежав за угол дома, крикнул юнкеру:
— На помощь! Скорее!
Дремавший в кресле юнкер спросонок кинулся сначала к входу на чердак, потом к воротам и оттуда увидал ребят, а на крыльце лазарета — солдата с винтовкой. Юнкер выстрелил с колена. Аганька вскрикнула и свернулась на землю комком. Грянул второй выстрел со стороны лазарета. Юнкер побежал. Чириков выстрелил еще раз. Юнкер рухнул на землю.
Аганьку подняли; она стонала.
— Жива? Беги, Еванька, за Лизаветой, — распорядился подбежавший Варкин.
Он повернулся к Косте. Тот стоял, ошеломленный, у раскрытой двери в погреб.
Варкин подошел к нему и, засунув правую руку в карман, сказал:
— Для тебя, гадюка, у меня есть подарок!
Костя отскочил, захлопнув за собой дверь, поднял люк и скатился вниз по лестнице.
— Что случилось, Костя? Где ты был? Что с тобой?
— Ничего, мама, ничего… — бормотал Костя, охваченный дрожью; он стучал зубами. — Все в порядке, уже рассветает…
— Всё стреляют?
— Стреляют, мама!
— Ах, если бы забыться и заснуть!
— Тебе надо прилечь, мама.
Костя огляделся и увидел в углу погреба большой рундук, накрытый замызганной рогожей.
— Вот, мама, тебе здесь будет хорошо! Мы сейчас тебе устроим великолепную постель.
Костя подошел к рундуку, скомкал рогожу и ею вытер крышку рундука от мокрой гнили.
— Да нет ли там крыс? Постой-ка, я тебе посвечу, — предложила нянька. — Ну-ка, подыми крышку.
Костя поднял за скобу крышку и попятился. Крышка упала и хлопком задула свечу в нянькиных руках. Костя, бормоча что-то невнятное, погасил и остальные три свечи.
— Костя! Что с тобой?
— Мама, мама, не смотри! Умоляю тебя, не смотри!..
— Зажги свечи! — строго приказала мать. — Ты такой же трус, как твой отец!
Костя зажег свечу. Анна Петровна взяла шандал и подошла к рундуку.
— Подними крышку.
— Не могу, мама, не могу!
— Нянька, подними…
— Изволь, родная.
Нянька, кряхтя, подняла крышку. Анна Петровна осветила внутри рундук. Из глубины его на Анну Петровну глянуло строгое и спокойное лицо того солдата, что так крепко держал в мертвых руках оружие, когда Анна Петровна пришла в лазарет, чтобы отобрать винтовку.
Подсвечник выпал из рук Анны Петровны.
Перемирие
Никто не мог бы наверное сказать, сколько прошло дней и ночей с тех пор, как это началось и чему, казалось, не будет конца. И все-таки наступило утро, и стрельба начала утихать.
Только один пулемет-фокстерьер еще заливался долгим лаем. Но, видно, и на него строго прикрикнули: фокстерьер тявкнул раза два и умолк. Великая тишина разостлала свой мирный покров над Москвой.
К воротам судаковской усадьбы подошли одни, без конвоя, Ферапонт и Федор Иванович. Еванька открыл им калитку. Они молча вошли. Ферапонт принял из рук сына большое кольцо, выбрал ключ, отомкнул замок на воротах и распахнул их настежь.
Федор Иванович направился прямо к выходу на чердак с ключом в руке. Ферапонт принес зажженный фонарь. Сверху слышались увесистые удары топором.
Мельком взглянув по пути на убитого юнкера, Федор Иванович пошел на чердак. Ферапонт ему светил. От двери на лестнице летели щепки: ее отчаянно рубил Чириков.
— Испортил дверь! — буркнул Ферапонт. — Не мог сбить замка?
— Не сдюжил.
Ширяев отстранил Чирикова и отомкнул замок. Гвозди, забитые Ферапонтом, сдали сразу от удара изнутри чердака. Дверь открылась. Ферапонт поднял фонарь и крикнул:
— Выходи, товарищи! Перемирие!
Оттуда тихо ответили:
— Посторонитесь.
В дверь протиснулись двое. Они несли ногами вперед убитого товарища. Руки у мертвого, чтобы не болтались, были засунуты за ременный кушак.
Убитого вынесли во двор и положили вверх лицом на каменные плиты. Вышедшие с чердака товарищи стали вокруг него кружком и сняли шапки. Убитый был молод, почти мальчик, да и остальные шестеро тоже. Они были в высоких сапогах, в куртках, опоясанных ремнями, с маузерами в деревянных кобурах. Глаза у всех ввалились, на запотелых, словно у забойщиков, когда они выходят на-гора, лицах сверкали белки глаз. Одежда порвана и в ржавчине от ползания по крыше.