Морской волк
Шрифт:
Лорен Алюэль все время держался рядом со мной. Я сказал ему, что за время нашего путешествия отобьет мои затраты на его освобождение, а потом пусть решает, остаться или нет. Силой держать не буду. Первое время ему было неуютно в стеганке, кольчуге и кирасе, но со временем пообвык. По пути я учил его сражаться на коне и в пешем строю, фехтовать мечом и кинжалом. Это ему было интересно. Подозреваю, что не зря он недоучился на врача. Его путь — поставлять врачам пациентов. Лучшие убийцы получаются из недоучившихся врачей, как лучшие атеисты — из недоучившихся семинаристов, а лучшие бандиты — из недоучившихся полицейских. Впрочем, тяга к знаниям у Лорена Алюэля не пропала. Его больше притягивало ко мне не мое умение фехтовать двумя руками, а то, что я был образованнее даже его бывших преподавателей, в том числе и в медицине. Полежал бы он с моё в советских больницах, где надо было подсказывать врачам свой диагноз!
Столица королевства Наваррского оказалась небольшим городком у подножия Пиренеев на берегу реки Агры. Сухой ров, стены не более пяти метров высотой, прямоугольные башни. Даже цитадель казалась легкой добычей. Так понимаю, защищала город смелость горожан, а не укрепления. Большую часть горожан составляли баски. Городские не сильно отличались от испанцев и французов, а вот при взгляде на горных, которые привозили на ослах или мулах в Памплону продукты на продажу, на ум сразу приходили кавказцы. Так и хотелось привычно воскликнуть: «Понаехали тут!». В двадцать первом веке где-то читал гипотезу, что баски — родственники армян. Наверное, ее придумали армяне, чтобы получать в Испании вид на жительство. Кстати, эти самые баски замочили графа Роланда, с песни о котором, по моему мнению, начинается французская литература. Короли Наварры в последнее время жили в своей резиденции в Олите. Говорят, у них там красивый и мощный замок. Лет пятнадцать назад Хуан Наваррский стал заодно и Арагонским и перебрался туда на ПМЖ. Сейчас в Наварре рулила его дочь Элеонора, которая была замужем за французом Гастоном де Грайи, графом де Фуа, который враждовал с Людовиком Одиннадцатым. До середины мая граф гостил в Гиени у Карла Беррийского, младшего брата короля Франции. Принц ни с того, ни с сего (по заявлению старшего брата, не ладившего с ним) взял и умер. Наверное, специально, чтобы старшего обвинили в его отравлении. После чего граф де Фуа срочно перебрался во владения жены. Видимо, это и продлило его жизнь, но, как догадываюсь (не зря же я приехал!), ненадолго.
Обоз расположился на постоялом дворе на окраине города, а паломники потопали дальше. Двор был типичный, разве что все построено из камня. Дерево использовали самую малость, хотя в горах его валом. Хозяин был баском, одноглазым и молодым, не больше двадцати двух лет. Судя по шраму через вытекший левый глаз и щеку, кривым стал в бою. Скорее всего, саблей рубанули, но шлем спас от смерти. Помогала ему жена, коротконогая и широкобедрая, которая казалась моложе мужа лет на пять, хотя уже родила троих детей. У древних народов мужчины красивы, а женщины не очень. Она очень вкусно готовила. Баскская кухня сильно отличается от испанской и французской. Во-первых, они едят всё только свежее, никаких солений, копчений, маринадов. Во-вторых, никаких специй, даже перец не используют, без которого не обходится ни одно блюдо у соседних народов. В-третьих, предпочитают вареную и тушеную еду жареной. В-четвертых, готовят очень много десертов из молока, орехов, фруктов и ягод. Самый «фирменный», что ли, называется мамия и готовится из овечьего молока, которое скисает в деревянных ёмкостях, стоящих на горячих камнях, из-за чего приобретает аромат дыма.
Пока купцы торговали, охранники отдыхали. Я выставлял для охраны товаров днем трех человек, а ночью пятерых. Свободные от вахты отдыхали, как умели. Я много ходил по узким кривым улочкам между двухэтажными каменными домами с плоскими крышами. Одевался в то, в чем приплыл в эту эпоху. Так меня легче было запомнить и труднее принять за француза. Пусть думают, что я — любопытный бездельник. В первый же день во время странствий нашел жилье Луиса де Бомонта, графа Лерина. Оно было внушительных размеров, с пяток обычных домов. Больше ничего сказать не могу, потому что первый этаж был глухой, на втором окна закрывали деревянные жалюзи, а ворота в арке, ведущей во двор, заперты. В тени возле ворот стояли и лениво рассматривали прохожих три солдата, облаченные в шлемы-барбюты и кожаные куртки и штаны и вооруженные короткими копьями и мечами-фальшионами. На меня они посмотрели с интересом и обменялись репликами. Судя по появившимся на угрюмых лицах улыбках, я потешил солдат. Мимо этого дома я стал проходить каждый день. Впрочем, город был так мал, что я почти мимо всех домов проходил каждый день. Менял время, пока не увидел рано утром, как из арки выезжает на белом иноходце Луис де Бомонт. Судя по фамилии, мы с ним в дальнем родстве. Правда, абсолютно не похожи. Граф малоросл, сухопар, черноволос. Длинный нос с горбинкой. Тонкие усы и короткая бородка. На голове черная шляпа с черным страусовым пером. Черный гаун просторен не по моде. Не удивлюсь, если скрывает кольчугу. Сопровождал графа отряд из десятка всадников, которыми командовал мужчина со сросшимися, густыми, черными бровями и лихо закрученными вверх черными усами. Щеки и подбородок были выбриты. Наверное, чтобы не отвлекали внимание от таких шикарных усов. Процессия отправилась в кафедральный собор на центральной площади, которая с утра была рыночной. Крестьяне продавали горожанам дары полей, садов и рощ. Две группы стражников, в каждой человек по десять, стояли по обе стороны от собора. Они внимательно смотрели на подскакавших всадников. Половина свиты осталась охранять лошадей, а вторая половина зашла в храм вместе с Луисом де Бомонтом.
Я тоже зашел. В храме было прохладно, пусто и тихо. Пройдя через разноцветные стекла витражей, преображенный солнечный свет создавал странный полумрак. Казалось, что в воздухе витают разноцветные души. Граф в гордом одиночестве стоял на коленях перед распятием, расположенном слева от амвона. Христос был из желтоватой слоновой кости, крест — из красного дерева. Создавалось впечатление, что крест окрасила кровь, вытекшая из ран. Справа была деревянная статуя девы Марии, ярко разрисованная. Усач подозрительно посмотрел на меня, на мою старомодную одежду, обратил внимание на шпоры. Может быть, благодаря им, сделал шаг в сторону, разрешая пройти к деве Марии. Я встал на колени перед ней, пошевелил губами, якобы молясь. Когда Луис де Бомонт поднялся и направился к выходу, я занял его место. Подождав минут десять, тоже вышел.
Графа и его свиты уже не было. Да и торг на площади заканчивался. Крестьяне привязывали пустые корзины к спинам ослов и мулов. Один отряд стражников исчез, а второй разделился на две половины. Одна продолжала стоять возле собора, вторая ходила между торговцами.
На следующий день я оказался в соборе раньше Луиса де Бомонта, графа Лерина и занял его место. Старый седой священник понаблюдал за мной, понял, что его помощь не нужна, и ушел. Изображать кающегося грешника мне пришлось долго. Я даже подумал, что пришел напрасно, что пора сваливать. Однако услышал шум шагов сзади. Они замерли. Пауза длилась не меньше минуты. После чего ко мне приблизился один человек и встал рядом на колени.
Я дал ему время пообщаться со своими заблуждениями, после чего прошептал:
— Привет от Паука.
Паук — кличка Людовика Одиннадцатого. Признание его умения плести интриги. Купцы рассказали мне, что ни одни монарх Европы не умеет так ловко столкнуть лбами своих врагов, а потом помирить их и получить с каждого за помощь.
Луис де Бомонт услышал меня и перестал молиться. Я не смотрел на него, он — на меня, но я чувствовал, как граф напрягся.
— Мальчик предложит твоему Усачу купить мамию, — продолжил я.
Луис де Бомонт немного расслабился. Он ждал, что я еще что-нибудь скажу, но я для приличия пошевелил губами еще с минуту, после чего встал и пошел мимо него и его свиты на выход. Усач что-то заподозрил, потому что посмотрел мне в глаза. Я улыбнулся ему уголками губ. Выйдя из собора, нырнул в толпу продавцов и покупателей. Или покупцов и продавателей?! Задержался на противоположном от собора конце площади, в начале улицы, которая вела к постоялому двору. Если план провалится, успею добраться туда. С оружием и на коне меня трудно будет взять. Лореном Алюэлем придется пожертвовать. Если его не убьют сразу, попробую через несколько дней вытащить из тюрьмы.
Мой кутильер стоял возле торговца небеленым холстом, с умным видом мял товар рукой и одновременно следил за мальчишкой с мамией в деревянной миске. Пацану было лет десять. Худой и чумазый, в одной рубахе, латаной и мятой. Ему за работы предложили серебряный наваррский грош, который во Франции обменивался на два су и шесть денье. За такие деньги его отец, если он жив, вкалывает целый день, а то и два.
Луис де Бомонт вышел из собора. Под внимательными взглядами стражников, сел на своего белого иноходца. Свита последовала его примеру. В том числе и Усач. В этот момент к нему и подошел мальчика с деревянной миской в руках.
Я не слышал, что он сказал, но знал, что что-то типа:
— Сеньор, купите мамию! Очень вкусная! Отдам не дорого!
Усач забрал у него миску с мамией и швырнул на брусчатку мелкую билонную монету. Она подпрыгнула и покатилась в сторону стражников. Пока мальчишка ловил ее, кавалькада всадников покинула площадь. Затем продавец мамии подошел к Лорену Алюэлю и получил еще одну монету, побольше. После чего три счастливых человека покинули рыночную площадь. Уверен, что и граф Лерин обрадовался, отведав мамию. В ней были спрятаны свернутые в трубочку и залитые воском записка с именем «Гастон» и вексель на пять тысяч золотых экю.