Морской волк
Шрифт:
50
Почти все члены моего экипажа не видели раньше океан. Они привыкли, что от одного берега до другого не больше двух дней пути, а тут идем уже пятые сутки, а берега все не видно. И волны намного выше. С запада идет зыбь высотой метра четыре. Наверное, отголосок шторма. Ветер дует с северо-запада, балла два, не больше. Мы еле ползем. Каждый полдень я пытаюсь измерить высоту солнца и определить широту с помощью сделанного по моему заказу квадранта. Это четверть круга с разбивкой на градусы, двумя планками-радиусами, на одном из которых визиры, и отвесом, прикрепленном в углу, центре круга. Прицеливаешься на солнце или звезду — и отвес делит четверть круга на две части. Дальняя от глаза наблюдателя часть дуги — широта. Потом наклоняешь квадрант, чтобы отвес лег на него, и снимаешь показания. Точность не ахти, зависит от опытности наблюдателя. Но есть еще две неизвестные величины — когда наступает полдень, поскольку хронометра у меня нет, и какова величина склонения? Только в дни осеннего и весеннего равноденствия высота солнца равна девяносто градусов минус широта. В остальные дни надо делать поправку. От осеннего до весеннего равноденствия склонение прибавляют, а в другой половине года — отнимают. Я, конечно, составил таблицу склонений, но точность ее не гарантирую. Ночью вожусь с Полярной звездой. С ней тоже не без проблем. Она находится не точно в полюсе мира, а выше или ниже его, что определяется по другой звезде Малой Медведицы, название которой я не помнил, а местные астрономы называли Стражем. Они уже изобрели «ночные» часы. Это не прибор, показывающий время, а, грубо говоря, вращающиеся диски, совмещение которых дает приблизительную величину отклонения Полярной звезды от полюса мира. Сейчас максимальная величина — три с половиной градуса. В двадцатом веке, когда я последний раз пользовался секстантом, она была менее одного градуса. Я выводил среднее арифметическое между дневным и ночным наблюдением и получал приблизительную широту. Иногда получалось, что мы идем в обратную сторону. Во время этих моих манипуляций матросы смотрели на меня, как на колдуна. Мне кажется, если бы я снял Полярную звезду с неба и засунул в карман, они бы не сильно удивились.
Только когда мы обогнули северо-западную оконечность Пиренейского полуострова, задул «португальский» норд. Он подхватил барк и повел со скоростью узлов восемь на юг. Экипаж сразу взбодрился, повеселел. Ветер заодно и жару уменьшил. Не привыкшие к таким высоким температурам, датчане стали напоминать снеговиков в оттепель. Почти все ходили с обгоревшими лицами и облупленными носами.
На подходе к Лиссабону мы разминулись с караваном из дюжины каравелл. Может быть, тех самых, за которыми когда-то гонялся в Бристольском заливе, потому что они дружно поджались к берегу. Потом стали попадаться часто. Одиночные и малыми группами, маленькие и побольше. Первые называют «каравеллетами», а вторые — «каравеллоне». По парусному вооружению они делятся на каравеллы-латинас, несущие латинские паруса на всех мачтах, и каравеллы-редондас, несущие на фоке и гроте прямые паруса, причем марсель есть только на передней мачте. Почти у всех каравелл фендерсы — наружные шпангоуты. Я вспомнил, что до того, как вместо кранцев стали повсеместно использовать автомобильные покрышки, часто кранцы делали из дерева. Привяжут бревнышко за один конец и повесят за борт. Когда наваливались бортом на бетонный причал, деревянные кранцы повизгивали по-собачьи, подымался синеватый дымок и воняло гарью. Издали эти кранцы были похожи на фендерсы. Лиссабонские суда можно узнать по деревянной статуе святого Винсента — покровителя города — на палубе возле грот-мачты и по деревянным воронам на носу и корме.
В порту Лиссабона стояло много судов. Кто-то грузился, кто-то выгружался, кто-то ждал очереди. С одной каравеллы сгоняли на берег негров, мужчин, женщин и детей. Все абсолютно голые. Бледнолицые не считали чернокожих людьми, а животным одежда не нужна. Так понимаю, большая часть португальцев подалась в моряки. На флоте есть возможность быстро заработать. Да и работа полегче, чем ковыряться в земле с утра до вечера. Опаснее, конечно, но люди Средневековья дружили с фатализмом. Вместо них на полях трудились черные двуногие животные.
Как ни странно, селедка ушла на ура. Купили ее испанцы, чтобы перепродать своим монахам. В Португалии тоже не атеисты живут, но такого мракобесия, как у соседей, у них нет. В Каталонии и Арагоне, говорят, набирает силу инквизиция. Некоторые народы находят оригинальные способы для самоуничтожения.
Избавившись от груза и пополнив запасы еды, вина и воды, я решил отправиться по следам португальцев и попробовать себя в роли приобщителя негров к благам европейской цивилизации. Ведь они растворятся в местном населении, вольют в него свежую африканскую кровь. Их потомкам придется прорываться в Европу самыми разными хитрыми способами. На утлых суденышках, перегруженных вдвое, если ни втрое, рискуя жизнью, они будут добираться до Италии, Испании, Франции. Особенно много их будет в Тунисском проливе и Гибралтаре, где расстояние между Африкой и Европой минимальное. Судовладельцы рекомендуют капитанам не замечать такие суденышки и ни в коем случае не оказывать им помощь. Если возьмешь на борт этих незаконных мигрантов, потом от них не избавишься. Можешь и в историю влипнуть. Один такой пролез незаметно на судно в африканском порту. В море его обнаружили члены экипажа и по прибытию в европейский порт сдали полиции. Тот рассказал, что был не один, что остальных команда убила и выкинула за борт. При этом зачем-то оставили живого свидетеля. Тупые, наверное. Европейские полицейские оказались не острее. Поскольку экипаж был русскоязычный, всех посадили в тюрьму и продержали несколько месяцев, пока не убедились, что черная сволочь пытается задержаться у них любым способом. После этого случая я выставлял в африканских портах дополнительных вахтенных, а перед выходом заставлял тщательно обыскать судно. Каждый раз пресекали по несколько попыток тайно проникнуть на судно, а один раз обнаружили и сдали властям «зайца». Полицейские начали бить его на борту. Спустившись на причал, он еще кое-как держался на ногах, но до полицейской машины дойти не смог. А может, притворялся. Его еще минут пять пинали ногами, заставляя подняться, после чего оставили на причале в луже крови. Что с ним было дальше — не знаю, потому что мы отшвартовались и вышли из порта.
До места, где можно захватить рабов, на этот раз мы не добрались. Удача поджидала нас сразу после Касабланки. Точнее, сейчас она называется Анфа. Лет десять назад португальцы захватили и разрушили ее. Мы проходили милях в пяти от берега, поэтому я смог полюбоваться руинами. Город, конечно, во много раз меньше. Занимает ту часть, которая в будущем будет называться мединой. У меня сложилось впечатление, что руины не уберут до двадцать первого века. Будущая новая часть города пока пустырь. Нет ни маяка, ни Великой мечети Хасана Второго, которая как бы нависает над краем океана. Арабы — те еще работяги, поэтому в порту я стоял подолгу и имел возможность погулять по городу, поудивляться некоторым местным особенностям. Овощи — картошку, капусту, морковку — уличные торговцы продают по одной цене, очень низкой. Набираешь их все вперемешку в корзинку, отдаешь торговцу, он взвешивает и говорит цену. Одного моего кока, филиппинца, очень это забавляло. Чуть ли не каждый день ходил в город, чтобы купить свежих овощей. Куры продаются живыми. Показываешь, какая тебе приглянулась, — и через минут десять получаешь ее ощипанной и выпотрошенной. Это одна из немногих мусульманских стран, где алкоголь продается свободно, хотя и в специально отведенных местах, и не по бешеным ценам. Местные такси, видимо, попали сюда с евросвалок. Ни поворотников, ни стекол на фарах, ни клаксона, ни спидометра и других приборов. Иногда передний щиток просто заклеен бумагой. Дверцы есть. Повороты показывают руками, сигналят жестами и криком, а такого понятия, как ограничение скорости, не существует в принципе. Наверное, исходят из того, что развалюхи не могут ехать быстрее шестидесяти километров в час. Правила движения какие-то, видимо, существуют, но не похожи на те, по которым ездит остальное человечество. Поездка напоминает прорыв вражеской обороны. У меня сложилось впечатление, что местные таксисты — это недоучившиеся шахиды. Мой совет тем, кто захочет проехать на марокканском такси: садитесь, говорите, куда отвезти, закрывайте глаза и уши и открывайте их не раньше, чем услышите требование оплатить поездку. Нервные клетки не восстанавливаются, а выбрать за час многолетний ресурс — глупо. Зато это чуть ли не самое дешевое такси в мире.
Навстречу нам двигался караван из девяти небольших — пятнадцать-двадцать метров — двухмачтовых судов с латинскими парусами, более высокими, чем у галер, бортами и при этом с двумя десятками весел каждое. Гибриды галеры и нефа. Видимо, это шебеки или ее предки. Судя по отсутствию крестов на парусах, мусульмане. У португальцев и испанцев крест нарисован везде, где только можно. Они словно сами себя хотят убедить, что не мусульмане. Двигался караван строем кильватер. Барк они не испугались, но и нападать не собирались. Задние подтянулись, ожидая, что предприму я.
Решил напасть. Мы ведь за добычей пришли. Да и не хотелось двигаться дальше на юг, во все усиливающуюся жару. Курсом полный бейдевинд пошел на купеческий караван. Шебеки сразу повернули в мою сторону и перестроились полумесяцем, предлагая барку оказаться в их дружеских объятиях. После эгоистичных североевропейских индивидуалистов, слаженные маневры мусульман производили приятное впечатление. Я повел корабль прямиком в ловушку. Пусть нападают с трех сторон. Так все пушки будут в деле.
— Картечью заряжай! — приказал я комендорам.
Мусульманские суда были ниже барка метра на два. Когда они приблизились на дистанцию около кабельтова, стали видны главные палубы с тентами вдоль бортов. Под тентами сидели гребцы-рабы. По двое на весло. Белые и негры. Скорее всего, христиане и язычники. Единоверцев нельзя держать в рабстве. На баке установлены фальконеты, один или два. Еще по два или три — на корме. Странно, пушки пришли к европейцам от арабов. Ученики улучшили пушки и стали использовать массово, а учителя теперь перенимают у них опыт, но как бы нехотя. И это в вопросе жизни или смерти.
Я указал каждому орудию цель.
— Батареи, огонь! — скомандовал я.
Орудия прогрохотали немного вразнобой, словно закутав барк в тучу черного едкого дыма. Сквозь звон в ушах я услышал треск аркебуз. И увидел стрелы. Они как бы рождались из дыма. С марса упал прошитый стрелой арбалетчик.
Дым рассеялся. Шесть шебек еще шли к барку, но теперь только под парусами. Гребцы лежали на палубах в лужах крови. Над ними трепетали на ветру лохмотья тентов и продырявленные во многих местах паруса. Еще одно судно, которое было прямо по курсу, начало заваливаться на ветер, то ли собираясь загородить нам путь, то ли выходя из боя. Слева и справа от него шли в атаку две неповрежденные шебеки. Одной достался залп из двух кормовых карронад, которые я придержал на такой случай, а вторая, которая нападала с этого же борта, успела поджаться к нашему и закинуть пару «кошек», которые были с четырьмя зубьями. Они зацепились за фальшборт. Те, кто их бросил, дружно ухватились за лини и начали подтягивать свое судно к нашему борту. На баке шебеки собрались, прикрываясь небольшими круглыми щитами, десятка два отважных усатых парней в белых чалмах поверх шлемов и кольчугах и бригандинах поверх толстых ватных халатов. Такой халат пуля из аркебузы вряд ли пробьет и не каждый болт арбалетный сумеет. Я говорил аркебузирам и арбалетчикам, что стрелять лучше в голову, но в бою все советы улетучиваются мигом, а тело — мишень побольше.
— Обрезать «кошки»! — крикнул я матросам, потому что барк, обзаведясь «прицепом», стал заваливаться влево.
Несколько матросов схватили укороченные алебарды и бросились выполнять мой приказ. Один сразу свалился. Стрела попала ему в лицо. Мусульманский лучник был более опытным бойцом. Я никак не мог обнаружить его.
Лини обеих «кошек» перерубили, но теперь уже оба судна были вплотную. Шебека оказалась в мертвой зоне для пушек. Благо, арбалетчики и аркебузиры стали бить точнее, а матросы с алебардами зарубили мусульманина, которого подсадили его товарищи и который успел ухватиться за планширь.