Морской ястреб (др. изд.)
Шрифт:
— А если случая не представится? — спросила Розамунда.
— Тогда я создам его, — беззаботно ответил он. — Я так часто этим занимался, что было бы странно, если бы мне не удалось чего-нибудь придумать в самый важный момент своей жизни.
Упомянув про свою жизнь, Сакр аль-Бар нечаянно дал Розамунде повод, которым она не преминула воспользоваться.
— А как вам удалось стать тем, кем вы стали? — спросила она и, боясь, что её вопрос будет истолкован превратно, поспешила уточнить: — Я хочу спросить, как вам удалось стать предводителем корсаров?
— Это долгая история, — сказал Сакр аль-Бар, с грустью глядя в её глаза. — Она утомит вас.
— О нет. — Розамунда покачала головой. — Вы не утомите меня. Возможно, мне не представится другого случая познакомиться с ней.
— Вы желаете познакомиться с моей историей, чтобы вынести свой приговор?
— Быть может.
Сакр аль-Бар, опустив голову, в волнении прошёлся по каюте. Надо ли говорить, как жаждал он исполнить желание Розамунды! Ведь если поговорка: всё узнать — значит всё простить — не лжёт, то в отношении Оливера Тресиллиана она должна быть вдвойне справедлива.
Расхаживая по каюте, он поведал Розамунде о своих злоключениях, начиная с того дня, когда его приковали к веслу на испанской галере, и кончая тем часом, когда, находясь на борту испанского судна, захваченного у мыса Спартель, он решил поплыть в Англию и рассчитаться с братом. Он говорил просто, не вдаваясь в излишние подробности, но и не опуская ничего из событий, случайностей и стечений обстоятельств, сделавших из него то, чем он стал. Его рассказ тронул Розамунду, и, как она ни старалась, ей не удалось сдержать слёз.
— Итак, — сказал Сакр аль-Бар, заканчивая своё необычное повествование, — теперь вы знаете, какие силы играли мною. Другой, быть может, восстал бы и предпочёл смерть. У меня же не хватило мужества. Правда, не исключено, что сильнее меня оказалась жажда мщения, желание излить на Лайонела ту жгучую ненависть, в которую превратилась моя былая любовь к нему.
— И ваша любовь ко мне, как вы недавно признались, — дополнила Розамунда.
— Не совсем, — поправил её Сакр аль-Бар. — Я ненавидел вас за измену, но более всего за то, что вы, не прочитав, сожгли письмо, посланное мною через Питта. Этим поступком вы внесли лепту в мои бедствия: вы уничтожили единственное доказательство моей невиновности, лишили меня возможности восстановить свои права и доброе имя, обрекли меня до конца жизни следовать по пути, на который я ступил не по своей воле. Но тогда я ещё не знал, что моё исчезновение сочли бегством. Поэтому я прощаю вам невольную ошибку, обратившую мою любовь в ненависть и подсказавшую мне безумную мысль увезти вас вместе с Лайонелом.
— Вы хотите сказать, что это не входило в ваши намерения?
— Увезти вас вместе с Лайонелом? Клянусь Богом, я похитил вас именно потому, что вовсе не собирался делать этого. Ведь если бы подобная мысль заранее пришла мне в голову, у меня хватило бы сил отогнать её. Она внезапно овладела мною в ту минуту, когда я увидел вас рядом с ним, и я не устоял перед искушением. То, что я знаю сейчас, служит мне достаточным наказанием.
— Кажется, я всё поняла, — чуть слышно произнесла Розамунда, словно желая хоть немного унять его боль.
Корсар вскинул голову.
— Понять — это уже немало. Это полпути к прощению. Но прежде чем принять прощение, необходимо исправить содеянное.
— Если это возможно.
— Надо сделать так, чтобы это стало возможным! — с жаром ответил Сакр аль-Бар и тут же замолк, услышав снаружи громкие крики. Он узнал голос Ларока, который, сменив ночного дозорного, на рассвете снова занял наблюдательный пост на вершине холма.
— Господин мой! Господин мой! — кричал Ларок, и ему вторил оглушительный хор всей команды.
Сакр аль-Бар стремительно отдёрнул занавес и вышел на палубу. Как раз в эту минуту Ларок перелезал через фальшборт неподалёку от шкафута, где его ожидали Асад, Марзак и верный им Бискайн.
Носовая палуба, где, как и накануне, слонялись томящиеся бездельем корсары, кишмя кишела любопытными, которые горели нетерпением услышать новость, заставившую дозорного спешно покинуть наблюдательный пост.
Сакр аль-Бар услышал сообщение Ларока, не спускаясь с юта.
— Корабль, который я заметил ещё утром, господин мой…
— Что дальше? — рявкнул Асад.
— Здесь… В заливе за мысом. Только что бросил якорь.
— Нам нечего беспокоиться, — объявил Асад. — Раз они стали здесь на якорь, то яснее ясного, что они не подозревают о нашем присутствии. Что это за корабль?
— Большой двадцатипушечный галеон под английским флагом.
— Английским! — воскликнул поражённый Асад. — Должно быть, это крепкое судно, коль оно отваживается заходить в испанские воды.
Сакр аль-Бар подошёл к поручням.
— А ещё какие-нибудь флаги на нём подняты? — спросил он Ларока.
Ларок обернулся на голос.
— Да, узкий голубой вымпел на бизань-мачте с птицей в гербе, по-моему, с аистом.
— Аистом? — задумчиво повторил Сакр аль-Бар.
Он не помнил ни одного английского герба с таким изображением и был почти уверен, что английский корабль не мог зайти в эти воды. Услышав за спиной глубокий вздох, он обернулся и увидел Розамунду, стоявшую у входа в каюту. Её бледное лицо было взволнованно, глаза широко раскрыты.
— Что случилось? — коротко спросил корсар.
— Он думает, это аист, — ответила Розамунда, видимо полагая, что даёт вполне вразумительный ответ.
— Скорее всего какая-нибудь другая птица. Малый ошибся.
— Только отчасти, сэр Оливер.
— Отчасти?
Заинтригованный тоном и странным выражением глаз Розамунды, Сакр аль-Бар быстро подошёл к ней. Тем временем шум голосов внизу становился всё громче.
— То, что он принял за аиста, на самом деле цапля, белая цапля. В геральдике белое означает пылкость, не так ли?