Морской ястреб (др. изд.)
Шрифт:
— Позволь, о повелитель, моей жене занять место, которое я приготовил для неё до того, как узнал, что ты окажешь нам честь своим участием в походе, — произнёс он.
Не удостоив корсара ответом, паша презрительным жестом выразил своё согласие. Сакр аль-Бар ещё раз поклонился, прошёл вперёд и раздвинул тяжёлый красный занавес с изображением зелёного полумесяца. Золотистый свет лампы развеял жемчужно-серую пелену сумерек и озарил мерцающим сиянием закутанную во всё белое фигуру Розамунды. Она мелькнула перед горящими животной страстью глазами Асада и исчезла. Сакр аль-Бар последовал
В небольшой каюте стоял диван, покрытый мягким ковром, низкий мавританский столик наборного дерева с горевшей на нём лампой и маленькая жаровня с душистой смолой, распространявшей сладковатый, терпкий аромат, любимый всеми правоверными.
Из погружённых во мрак углов каюты выступили нубийские рабы Сакр аль-Бара — Абиад и Зель-Зер и склонились перед своим господином. Если бы не тюрбаны и белоснежные набедренные повязки, то их смуглые тела были бы почти неразличимы во тьме.
Капитан произнёс несколько слов, и рабы достали из настенного шкафчика еду и питьё. На столике появилась миска с цыплёнком, приготовленным с рисом, маслинами и черносливом, блюдо с хлебом, дыня и амфора с водой. Вновь раздался голос Сакр аль-Бара, и рабы, обнажив сабли, вышли из каюты и встали на страже по ту сторону занавеса. В их действиях не было ни вызова, ни угрозы, и Асад знал это. Присутствие в каюте жены Сакр аль-Бара делало её неким подобием гарема, а мужчина защищает свой гарем, как собственную честь. Никто не смеет проникнуть туда, и хозяин гарема вправе принять меры предосторожности, чтобы оградить себя от нечестивых попыток вторжения.
Розамунда села на диван и замерла, опустив голову и сложив руки на коленях. Сакр аль-Бар стоял рядом и молча смотрел на неё.
— Поешьте, — наконец попросил он. — Вам понадобятся силы и мужество, а голодный человек едва ли способен проявить их.
Розамунда покачала головой. Она уже давно ничего не ела, но мысль о еде вызывала у неё отвращение. Сердце её тревожно билось, горло сжимал страх.
— Я не могу есть, — ответила она. — Да и к чему? Ни сила, ни мужество мне уже не помогут.
— Напрасно вы так думаете. Я обещал вызволить вас из опасности, которую сам навлёк, и я сдержу слово.
Голос корсара звучал твёрдо и решительно. Розамунда подняла глаза и изумилась той спокойной уверенности, которой дышал весь его облик.
— Разве вы не видите, — воскликнула она, — что у меня нет никаких шансов на спасение?
— Пока я жив, вы не должны терять надежду.
Она внимательно посмотрела на него, и слабая улыбка скользнула по её губам.
— Вы полагаете, вам долго осталось жить?
— Столько, сколько будет угодно Богу, — бесстрастно ответил корсар. — От судьбы не уйдёшь, и я проживу достаточно, чтобы спасти вас… Ну а там… Право, я не так уж мало пожил.
Розамунда уронила голову на грудь и сидела, судорожно сжимая и разжимая пальцы; её била дрожь.
— Я думаю, мы оба обречены, — глухо сказала она. — Ведь если вы умрёте, то у меня останется кинжал. Я не надолго переживу вас.
Сакр аль-Бар неожиданно шагнул к дивану. Его глаза пылали, на загорелых щеках проступил румянец. Но он тут же опомнился. Глупец! Как он мог так истолковать её слова! Разве их истинный
— Бог простит мне, если я буду вынуждена прибегнуть к кинжалу и изберу путь, подсказанный мне честью. Поверьте, сэр, — не без намёка уточнила она, — путь чести — самый лёгкий.
— Я знаю, — сокрушённо согласился корсар, — и проклинаю тот час, когда отступил от этого правила.
Он замолчал, надеясь, что его покаяние пробудит хоть слабый отклик в душе Розамунды и она отзовётся словами прощения. Но Розамунда была погружена в свои мысли, и Оливер, так и не дождавшись ответа, тяжко вздохнул и заговорил о другом:
— Здесь вы найдёте всё необходимое. Если вам что-нибудь понадобится, хлопните в ладоши, и к вам явится один из моих рабов. Если вы заговорите с ними по-французски, они поймут. К сожалению, я не мог взять на борт женщину, чтобы она прислуживала вам. Но вы и сами понимаете, что это невозможно.
И Сакр аль-Бар направился к выходу.
— Вы покидаете меня? — с неожиданным беспокойством спросила Розамунда.
— Разумеется. Но не волнуйтесь: я буду совсем рядом. И прошу вас, успокойтесь. Поверьте, в ближайшее время вам нечего опасаться. Сейчас наши дела, по крайней мере, не хуже, чем когда вы сидели в корзине. Даже немного лучше — ведь теперь вы можете воспользоваться относительным покоем и удобствами. Так что не унывайте. Поешьте и отдохните. Да хранит вас Господь. Я вернусь, как только рассветёт.
Выйдя из каюты, Сакр аль-Бар увидел под навесом Асада и Марзака. Наступила ночь, и на корме горели фонари. Они мрачным светом освещали палубу галеаса, выхватывая из темноты неясные очертания предметов и слабо поблёскивая на обнажённых спинах рабов, многие из которых, склонясь над веслом, уже забылись коротким тревожным сном. На судне горело ещё два фонаря: один свешивался с грот-мачты, другой был прикреплён к поручням юта специально для паши. Высоко над головой в тёмно-лиловом безоблачном небе мерцали мириады звёзд. Ветер стих, и кругом царила тишина, нарушаемая только приглушённым шорохом волн, набегавших на песчаный берег бухты.
Сакр аль-Бар пересёк палубу, подошёл к Асаду и попросил разрешения поговорить с ним наедине.
— Разве я не один? — резко спросил паша.
— В таком случае Марзак — не в счёт? — насмешливо поинтересовался Сакр аль-Бар. — Я давно подозревал это.
Марзак оскалился и буркнул что-то нечленораздельное. Паша, поражённый непринуждённостью и иронией беспечного замечания капитана, не нашёл ничего лучшего, чем перефразировать строку из Корана, которой Фензиле в последнее время часто доводила его до исступления.
— Сын человека — часть его души. У меня нет секретов от Марзака. Говори при нём или уходи.
— Возможно, о Асад, он и часть твоей души, — так же язвительно заметил корсар, — но никак не моей, хвала Аллаху. А то, что мне надо сказать тебе, в некотором смысле касается именно моей души.
— Благодарю тебя за справедливость, — сказал Марзак. — Ведь быть частью твоей души значит быть неверным псом.
— Твой язык, о Марзак, в меткости не уступает твоему глазу, — заметил Сакр аль-Бар.