Мошкара
Шрифт:
1
До посадки на самолет в Сан-Хорхе Белов ничего не знал ни об этих прожженных напалмом джунглях, ни об экспериментах доктора Дюбонне, ни о кучевой мошкаре. Но о мошкаре потом.
О партизанской войне в джунглях Александр Белов знал только то, о чем довольно скупо сообщали телеграммы ТАСС. Войска правящей военной хунты где-то наступали, где-то отступали, бомбили с воздуха индейские деревни и выжигали
— Придется тебе лететь, Белов, — сказал, вернувшись с совещания директор института Шелонский. — Один ты у нас, можно сказать, испанец. Больше некому.
Во время совещания вдруг загудел телефон. Председатель послушал, поморщился и, прикрыв трубку рукой, спросил Шелонского: «Нет ли у тебя парня, который знает испанский и бывал за границей?» — «Есть», — сказал Шелонский. С этого и началось.
А лететь надо было в качестве сопровождающего два ящика с медикаментами, выделенными коллективом фармацевтического завода в помощь партизанам этого далекого труднодоступного уголка. Оформленный сопровождающий неожиданно заболел, и судьба бросила вместо него Белова.
Чтобы добраться до Сан-Хорхе, ему пришлось два раза пересаживаться и перегружать свой багаж — с самолета на катер, с катера на пирогу. Теперь предстояло третье путешествие — и снова по воздуху. В Сан-Хорхе не было аэропорта — просто близ сожженной напалмом и покинутой жителями индейской деревни в гуще мангрового леса была расчищена площадка, на которой подымались и приземлялись легкие транспортные самолеты, связывавшие побережье с партизанским краем. Пока двое индейцев с автоматами на спине загружали ящики в кабину самолета, а неразговорчивый летчик-метис куда-то исчез, вероятно для отчета или дальнейших инструкций, Белов коротал время в сарайчике из рифленого железа с крышей, замаскированной крупными, будто лакированными зелеными листьями. Сарайчик громко именовался баром, но ничего не мог предложить посетителю, кроме вяленой говядины и теплого пива в американских консервных банках. Здесь Белов и познакомился с Иржиком, говорившим по-испански не хуже, но и не лучше его.
— Много индейских слов, — пожаловался Иржик, — понимать всё понимают, а сами заговорят — тарабарщина.
Иржик, чех по национальности, только что доставил сюда из Праги груз, аналогичный беловскому, и уже возвращался обратно. Он-то и рассказал Белову о кучевой мошкаре. Ее сбрасывали с воздуха в пластмассовых, мягко раскалывающихся бомбах, она тут же вылетала и роилась в виде небольших серо-сизых кучевых облаков, висящих и плывущих над землей на высоте не более полуметра.
— Бактериологическое оружие? — заинтересовался Белов, впервые об этом услышавший.
— Биологическое, — поправил Иржик. — Его применяет, экспериментируя, какая-то иностранная фирма, к счастью пока в минимальных масштабах. Заражен, в сущности, сравнительно небольшой участок джунглей, но именно тот, который связывает побережье с лагерем. Впрочем, путешествие на самолете вполне безопасно, если не встретятся правительственные истребители, а вот пешком или на велосипеде — не рекомендую.
— Почему на велосипеде? — удивился Белов.
— При здешнем бездорожье и множестве троп и тропинок велосипед здесь единственное средство передвижения. Но и оно становится невозможным из-за мошкары. Она грозит полностью изолировать лагерь.
— Чем же она убивает — ядом?
— Неизвестно. Только рой заметен, отдельные же его особи микроскопичны, невидимы. Они свободно проникают сквозь одежду и кожу — миллионы, может быть, миллиарды микроскопических убийц. Они съедают не только кожу до последней клеточки, даже ногти и роговицу глаз. Окутает такой рой человека — и конец! Остается труп в одежде, но без единого миллиметра кожи, кусок красного мяса, как рисуют в учебниках анатомии.
— Раз есть меч, есть и щит, — сказал Белов.
— Щита нет. Француз Дюбонне, партизанский доктор, ищет его уже второй месяц, и все бесплодно. Снаряды и пули бессмысленны, выкуривание не достигает цели, даже ураганные тропические ливни не могут прибить или развеять мошкару.
— А ядохимикаты?
— Пробовали. С тем же результатом. Кстати, заметьте: каждая проба смертельна. От мошкары нет защиты. Все прибрежные деревни покинуты, ни один охотник не появляется в пределах этого леса. Кажется, Дюбонне за последнюю неделю что-то придумал, но, что именно, мне неизвестно. Эрнандо, наш летчик, знает, но молчит. Спросите.
Но спросить Эрнандо Белов не рискнул. Тот оказался в меру любезным, но отнюдь не словоохотливым собеседником, лаконичным в ответах и избегавшим вопросов. Он деловито пояснил Белову, что путешествие будет опасным, что лететь придется в облаках, чтобы избежать неприятных встреч в воздухе, что такая встреча все же возможна и тогда неизвестно, чем это кончится. Если Белов боится, он может доверить багаж летчику и вместе с Иржиком вернуться обратно. Белов ответил довольно резко, что его душевное состояние никого не касается, а дело пилота доставить пассажира и груз до места назначения. Эрнандо молча кивнул и пошел к машине. В маленькой кабине самолета, куда с трудом втиснулись ящики московского фармзавода, Белов заметил и велосипед, закрепленный в бамбуковой стойке.
— Зачем он вам? — спросил он у пилота.
— Пригодится, — нехотя ответил тот, — всякое может случиться.
После этого Белов уже ни о чем не расспрашивал. Он молча занял кресло второго пилота, молча оглядел доску с приборами, пулемет для кругового обстрела и так же молча занялся обзором окрестностей, видных с высоты самолета. Сначала они летели над лесом, без просветов, верхушки которого походили на «зеленое море тайги» из знакомой песни, потом «море» превратилось в рыбацкую сеть или дырявое решето, лес поредел и оголился, как подмосковная роща глубокой осенью.
— Напалм? — спросил Белов у Эрнандо.
— Нет, — пояснил тот, — напалм выжигает всё до корней. Просто особый газ. Выгорает только листва.
Тут самолет круто взмыл вверх, уходя в облака. Но поздно. Их заметили. Правительственный истребитель молниеносно нагнал их и, срезав угол, полоснул короткой пулеметной очередью.
Белов скорее догадался об этом, нежели услышал. Только слабый треск пробитого пулями органического стекла да три дырочки в «фонаре» пилотской кабины прямо над головой Белова — и всё. Куда ударили эти ворвавшиеся в кабину пули? Что поразили остальные пули вражеской очереди? Что последует дальше? Ничего не последовало. По-прежнему ревел мотор самолета в облачной гуще, и с тем же каменным лицом Эрнандо следил за приборами. Прошла минута, другая, третья. Истребитель не возвращался. Или закапризничало что-то в машине, или были истрачены все патроны. Может быть, это была его последняя пулеметная очередь перед возвращением на базу?