Москаль
Шрифт:
За кофейком философствование продолжилось:
— Я обратил внимание, как меняются с ростом капитализации нашего общества моды высших кругов. Для мужиков по возрастающей: машины, дачи с саунами, самолеты, яхты. Для бездельных жен: фитнес–теннис, дизайн интерьера, коллекция собственной бредовой одежды, дизайн ландшафта, ну и там еще бог знает что. Так я решил шагнуть дальше и одновременно совместить женскую и мужскую линии. Понимаешь?
— Еще нет.
— А мог бы, когда б ты был внимателен к моим построениям. Объясняю: я решил заняться геополитическим дизайном. Для начала подкоротим оселедец украинской демократии.
— Буду, — кивнул Елагин.
Дир Сергеевич, кажется, был в восторге.
— А я сомневался. Знаешь, зачем я позвал Рыбака?
— Знаю.
— Правильно, я был уверен, что ты чистоплюй и станешь вертеть мордой, не поймешь всего романтического веса предлагаемого замысла. И провел подготовительную работу.
— Как же теперь?
— А как хочешь, можешь его расстрелять. Но лучше не надо. Мы воюем с хохлами, должен же быть у нас хотя бы один из них на службе.
Майор кивнул.
— Я больше вот о чем думаю, Саша.
Елагин сдержался, сам виноват.
— Я вот думаю: как мало воображения, полета у всех этих воротил, у Биллов Гейтсов! У человека шестьдесят миллиардов, ну будет сто шестьдесят. И что? Умрет — нечего вспомнить. И забудут о нем. И не помнит никто этих хапуг. Ротшильд — это имя собирательное. Ведь они не интересны миру по большому счету. Где размах, где?! А нет чтобы замутить с такими денежками какую–нибудь всемирную аферу.
— Как Сорос? — Елагин сделал вид, что поддерживает разговор.
Дир Сергеевич сделал вид, что сплевывает.
— Что ты, Саша, это просто очень большой спекулянт. Я про другое, про влияние на человеческую историю, а то и на природу. Человеческую природу. Непонятно?
— Пока нет.
— Можно купить, например, остров. Собрать людей и устроить идеальное общество. «Утопию» наяву. Платоновское «Государство». Ведь никто не пробовал. Или пробовали насильно — Савонаролы, Кальвинюги. А тут добровольцы на полном обеспечении. Чистота нравов, интеллектуально стерильная среда, моральная экология. Совокупления только для продолжения рода. Или наоборот — беспредельный бордель, как на Капри у императора Клавдия. Да это так, мгновенные наброски. А если подумать? А так — этот Гейтс помрет на девяносто третьем году на искусственной груди «Мисс мира–2055», да и все. — Дир Сергеевич вздохнул так, словно и в самом деле жалел, что не может вытащить компьютерного богача из жизненного тупика. — Ладно, Саша, иди трудись. Мы не маем биллионов, но кой–какой шорох в хохляцких кустах наведем.
Спустившись вниз, Елагин увидел поджидающего Рыбака. Похлопал его по плечу:
— Ты поезжай.
— А разговор?
— Надобность отпала.
Пусть теперь заместитель думает, что генерал сказал майору.
9
— Ну?
— Дай хотя бы переобуться.
Светлана Владимировна сложила руки на груди.
— Ну, переобулся?
Ничего не отвечая, Дир Сергеевич побрел по коридору в сторону кухни, по пути передумал и свернул в кабинет. Сел в кресло к рабочему столу, заваленному бумагами, газетами, книгами, раскрытыми корешком вверх. Подтащил
— Рассказывай.
Дир Сергеевич раздул ноздри, выпуская гневные пары. Его раздражала та степень заинтересованности в этом деле, которую проявляла его жена.
— Согласись, Света, это все–таки ненормально.
— Что именно? Что похитили Аскольда? Да, ненормально.
— Что ты так этим увлечена.
— «Увлечена»? Изволь подбирать выражения!
Он резко поднялся и пошел туда, куда ссорящиеся люди обычно ходят в момент обострения разговора — к окну.
— А что, собственно, произошло?
— Не поняла.
— Это я не понимаю твоей реакции. Это мой брат пропал, а не твой. Не твой брат и не твой муж.
Светлана Владимировна сделала чуть приседающий шаг вперед и боевито прищурилась.
— Что–что?!
Дир дрогнул. У них с супругой уже состоялся один разговор на эту тему, когда однажды неожиданно так выяснилось, что все годы их с братом размолвки на «идейной» почве его семейство тайным образом финансировалось Аскольдом. Тогда в порыве ослепляющего гнева Дир бросил такую фразу: «Это ненормально, когда женщина, живя с одним мужчиной, берет деньги у другого». Он до сих пор держался этой точки зрения, но слишком хорошо усвоил, что высказывать ее ему не позволено.
Светлана Владимировна растоптала его толпой своих бурных, иногда несправедливых, но чаще уязвляющих аргументов. Начинался почти каждый из них со слов: а на какие шиши существовала семья, когда ты нежился в так и не законченной аспирантуре; когда ты вояжировал в Среднюю Азию, и в Анапу якобы в археологическую экспедицию; когда тебя после этого лечили от алкоголизма; когда делала аборт секретарша вашего факультета (Дир Сергеевич хотел вставить: «Ты же знаешь, потом выяснилось, это был не мой ребенок», — но промолчал); когда мы отправили сына учиться; когда, наконец, ты поддерживал все твои дурацкие увлечения: сыроедение, горные лыжи, манежных лошадок, буддизм? Дир Сергеевич покорно вздыхал, очень остро чувствуя себя в этот момент именно Митей.
— Или ты думаешь, — гремела тогда супруга, — что все это можно было оплатить из моей зарплаты? Но тогда ты или дурак, или подлец! Про твои заработки я и не говорю. Две статьи за тридцать лет!
Статей написано больше, а лет потрачено меньше, но распекаемый не стал уточнять. Он привыкал к мысли: на этом фронте ему не победить. Ему даже намекнуть впредь не дадут, что ситуация с тайными денежками от Коляна дурновато пахнет. Даже в том случае, если там ничего не было, кроме простой передачи конверта. В то, что жена и брат у него за спиной… в это он не верил, но все же не мог избавиться от раздражения и испуга в связи с этой историей.
Дир Сергеевич не стал тогда выяснять отношения с братом и прекратил выяснять их с женой. Он боялся, что еще раз получит аргументом по физиономии, но страх не исключал нарастающего раздражения. Бояться надоедало. Тем более что с исчезновением Коляна поведение Светы сделалось невыносимым. Не может истерия нетерпения питаться только одним чувством благодарности за полученные когда–то деньги. Тут что–то более существенное. Но время рвать и уходить или выгонять еще не пришло. Митя примирительно улыбнулся приближающейся жене.