Москаль
Шрифт:
— Вы сказали — Катанян, Кечин?
— И что?
— Они были у нас позавчера и в пятницу.
— Это необычно?
— Они никогда раньше у нас не бывали.
Это было уже нечто. Майор почувствовал прилив легкого волнения — сейчас пелена спадет.
— А о чем они говорили с отцом?
— Не знаю.
— Угу. Понятно. А вели они себя как? Нервничали? Ругались? Смеялись?
— Никак.
— То есть не нервничали, не ругались, не веселились.
— Да.
По коридору послышался стук каблуков. Патолин появился из полумрака, он нес на весу, как драгоценную находку, мобильный телефон.
— Ну? — спросил
— Да, есть звонок. Я наизусть не помню, но убежден — это номер одного из них. Катаняна, кажется.
— Позвони, разузнай.
— Уже. Я уже все набирал — и работу, и дом, а мобильные выключены.
— Понятно, — тихо выдохнул майор.
— Никто — ни жена, ни дети, ни секретари не знают, где сейчас члены совета директоров Кечин и Катанян.
Начальник службы безопасности не успел ничего сказать. Из коридорной полутьмы раздались непонятные звуки, тупые мягкие удары, шлепки, вздохи и, наконец, длинный, сиплый вой. Все вскочили, кроме Ниры, еще сильнее вжавшейся в диван. По коридору плелся на четвереньках, припадая на правую руку, член совета директоров «Стройинжиниринга» Конрад Эрнстович Клаун. Он крикнул еще раз, но теперь уже значительно слабее, потерял равновесие и мягко повалился на правый бок.
— Это очень плохо! — раздался голос за спиной у майора. Это был добрый доктор. — Случай тяжелее, чем я предполагал.
— Он умрет?
Доктор смущенно покашлял:
— Во всяком случае, к завтрашнему дню он не придет в норму.
На этом неприятные сюрпризы этого дня не закончились. Когда майор с помощником выходили из больницы (Нира категорически отказалась ехать домой), кто–то позвонил Патолину. Он удивленно сказал в трубку:
— Вы? — И протянул аппарат шефу. — Он говорит, что вы постоянно недоступны.
Это был Дир Сергеевич.
— Как наши дела? — поинтересовался «наследник» напряженным тоном. — И почему ты от меня прячешься, Саша?
— Ни от кого я не прячусь. А дела наши очень даже нехороши.
— Помни, у тебя уже меньше пятисот часов.
— Дир Сергеевич, сейчас не до этого. Клаун пытался покончить с собой, Кечин и Катанян исчезли.
— Что значит — «исчезли»?
— Никто не знает, где они. Клаун наглотался своих лекарств, и его еле откачали. Даже еще и не совсем откачали. Он ничего не говорит, не может ничего объяснить.
— Думаешь, это как–то связано с делом Аскольда?
Елагин покрутил свободным пальцем у виска, Патолин охотно кивнул.
— А с чем же еще! На ворах загорелись шапки. Нам надо все силы бросить на раскручивание этого дела. Я уже распорядился оставить людей у палаты Клауна. Если кто–то захочет, чтобы он замолчал навсегда…
— Это все хорошо, Саша. Но ты напрасно думаешь, что вся эта суета и директорская беготня снимают с тебя главную обязанность.
— Я не могу разорваться.
— Учись! А лучше — брось ты этих самоубийц или поручи помощнику. У него телефон работает, в отличие от твоего. Рыбаку поручи. Это дело простое, техническое, незачем тратить на него всю твою изобретательность. Никаких возражений я не принимаю. Мне нужны тридцать хохляцких трупов к первому числу. Все. Отбой!
Возвращая трубку Патолину, Елагин длинно и отвратительно выругался.
— Совсем с ума сошел? Да, Александр Иванович?
— Нет, думаю, нет. Он явно не хочет, чтобы мы раскрутили дело Аскольда, и, когда конец замаячил, он стал давить. Пусть теперь мне кто–нибудь
— Я только сомневаюсь — что нам даст эта инсценировка? На телевидение ее не возьмут: выяснить, что это подделка, — раз плюнуть.
— Да плевать! На телевидение как раз возьмут. А то, что очень скоро выяснится, что это лажа, не важно. Скандал, крик будет. Всем именно этого хочется. Время мы выиграем, я найду Аскольда. Живого или мертвого. Три недели — это много. А то, что Митя поймет, что я его в очередной раз обманул, меня через месяц уже не будет волновать.
Патолин кивнул:
— Вы очень плохо выглядите.
— Я и чувствую себя очень плохо. Трясет, ломает.
— Грипп?
— Только этого мне сейчас… наверно, грипп.
— Вот, выпейте.
Елагин повертел в руках маленькую капсулу. Открыл, высыпал на ладонь кучку мелких крупинок.
— Гомеопатия. Вытяжка из печени барбарийской утки. Рассосите и в постель.
— Гомеопатия? от гриппа? Не верю я во все это.
Наглотавшись утиного лекарства, подкрепив его двумя таблетками аспирина, начальник службы безопасности забрался под одеяло и попал в объятия страшного колотуна. Измерил температуру — 39,3°. Ничего себе! От аспирина прошиб чудовищный пот. Лежа в его луже, Елагин опять подвергся телефонной атаке. Звонил Кастуев — с Памира. С сообщениями такой степени неважности, что майор даже заскулил:
— Оказывается, этот дуб Кляев ведет себя по–дурацки, зачем–то заигрывает с младшим братом тамошнего авторитета Рустема, и это может плохо кончиться. Восток — дело все же тонкое. Приходится сидеть на заброшенной автобазе в горах, вокруг ни души на тридцать верст. Река, снеговые вершины, и все. Хоть ты ему, Кляеву, скажи что–нибудь, Саша! Оружия нет, в случае чего и отбиться нечем. А места чудесные. Лагерь стоит на берегу реки, очень быстрой, холодной реки, и горы такие высокие, и вершины похожи на облака, неподвижные белые облака. Воздух такой, что, когда шепчешь, кажется, будто вершины слышат этот шепот, а ночью бывает серьезный морозец, звезды висят так низко, что невольно пригибаешься, чтобы не уколоться, и пар от дыхания не рассеивается полчаса и кажется туманностью между привычными созвездиями. А утром снова искрится на солнце река, перекатывая свои камни, причем все с разной скоростью. Большие — медленно, те, что с кулак, быстрее, а мелкую гальку — со скоростью летящей воды. Но сколько камней ни уносилось водой, их меньше не становится, потому что на их место являются из верховий новые. Кляев говорит, что река ему напоминает действующую модель электрического провода под током: сколько бы электронов ни пронеслось по нему, он остается всегда полон ими.
Дальше уже пошел настоящий, бесформенный бред, и сознание начальника службы безопасности потонуло в нем. Может, и к лучшему.
Утром Елагин проснулся с абсолютно ясной головой, хотя и сильно ослабленный. Тут же вытребовал себе звонком помощника.
— Что ты мне вчера дал, Игорь?
— А, это, запоминайте, а лучше запишите: оциллококцинум.
— Ладно, наверно, у меня был не грипп, просто сильная простуда, да, еще нервы. Не в этом дело.
— Я слушаю.
— Крым отменяется. Полетишь в Таджикистан.