Москаль
Шрифт:
— Вы меня не поняли, — объяснил Рыбак, — я хочу внести лепту в строительство будущего памятника герою–освободителю Дубно. Пусть эта скромная сумма заграничных денег ляжет в основу и так далее…
Наконец они остались с Региной Станиславовной одни. Коновалов, сделав вид, что заметил, какими они обмениваются взглядами, гостеприимно удалился.
Роман Миронович заказал еще кальвадоса — в самом деле замечательного.
Выпили, в основном гость.
Помолчали.
— Может, вы все–таки расскажете, для чего приехали? И кто вы? При чем здесь Черниговщина?
— Черниговщина ни при чем.
— А зачем вам моя мама?
Роман Миронович напрягся, он уже решил работать напрямик, и сейчас ему показалось, что шансы на успех отнюдь не пятьдесят на пятьдесят. Но не рисковать было уже нельзя.
— Я приехал по просьбе сыновей капитана Мозгалева.
Регина Станиславовна молчала, глядя на рисунок, вышитый на скатерти, не уступавший в своем роде качеством кальвадосу.
Сейчас встанет и молча уйдет. А может, еще и какую–нибудь гадость скажет.
Роману Мироновичу трудно было сидеть в неподвижном ожидании. Он потянулся к графину.
— Хорошо, — сказала Регина Станиславовна, — пойдемте.
— Они просто хотят выяснить, что же на самом деле тогда произошло. Мать не хочет им ничего толком объяснить. Или не может.
— Пойдемте, — повторила Регина Станиславовна.
Дома она сварила кофе, отправила дочку в дальнюю комнату и велела погромче включить телевизор. Принесла деревянную шкатулку с красивыми перламутровыми выкладками. Вынула оттуда конверт. Все это — вздыхая и нервно подкашливая.
— Что это? — спросил Рыбак, хотя и так почти все было ясно.
— Это письмо, — ответила хозяйка. — Адреса здесь нет, но это письмо. И понятно кому. Прочтите.
— Оно же не мне.
— Прочтите. И сами решайте, везти его в Москву или нет.
Роман Миронович, как и все люди его профессии, особой щепетильностью не отличался, приходилось и подсматривать, и выкрадывать чужие бумаги по долгу работы, но сейчас ему стало как–то непрофессионально на душе.
— Вы считаете, что мне нужно прочитать это?
— Я не хочу одна брать грех на душу.
Роман Миронович взял в руки конверт, повертел его в руках, потом кинулся к кофе — все–таки легальная отсрочка принятия решения.
— Хорошо, я прочту. Но вы дадите мне слово, что никто не узнает, что я это читал.
Регина Станиславовна вдруг хмыкнула:
— Вы слышали сами, что только что сказали?
— Я всегда говорю то, что хотел сказать. Обещайте!
— Странно. Вы, насколько я могу понять, что–то вроде адвоката…
— Я курьер. Гонец. Гонцу с плохой вестью отрубают голову. Здесь, — он потряс конвертом, — плохая весть?
— Прочтите и узнаете. Повторяю, я не хочу брать грех на душу одна. Мама не успела перед смертью дать распоряжение, как поступить с этим. Мне обидно за нее, за то, что с ней сделали, но я не знаю, имею ли я право так уж мстить.
Роман Миронович вздохнул и открыл незапечатанный конверт.
Москва
1
Майор Елагин спускался по Столешникову переулку в сторону Петровки в прохладном полумраке московского вечера. Слева и справа витрины изливали разноцветный свет на мокрую брусчатку, заставляя тускло переливаться ее камни почти полудрагоценным блеском. Ему предстояла встреча, на организацию которой ушла не одна неделя. Все контакты «Стройинжиниринга» в верхах до такой степени оказались заверстаны лично на Аскольда Сергеевича, что обойти эту схему было чрезвычайно трудно. Узнать, что могло произойти с главой фирмы, можно было, только разгласив для начала, что с ним что–то произошло. Получался замкнутый круг. Кажется, теперь эта ситуация преодолена.
Елагин волновался. Он хотел ясности в этом деле — и боялся ее. Ясность могла оказаться и ошеломляющей, и отвратительной. Может статься, что все эти недели он, начальник службы безопасности, валял ерунду или вообще предавался преступной халатности.
Переулок кончился, майор остановился на берегу Петровки, глядя на здание Сената, возвышавшееся на той стороне. Один влиятельный господин из этого учреждения согласился помочь тайным поискам главы «Стройинжиниринга». Майор глубоко вдохнул и медленно выдохнул сырой, холодный воздух. и услышал сбоку громкий шепот:
— Александр Иваныч!
Повернул голову. Справа от него стояла низенькая легковушка, а за ней виднелся солидный, весь переливающийся от светящихся капель на шкуре «лендкрузер». Задняя дверца приоткрыта, откуда виднелась подманивающая рука.
Майор подошел, расстраиваясь по дороге. Заглянул внутрь, и настроение у него окончательно испортилось. Да, это был господин сенатор, но способ его действий был слишком уж негосударственного уровня.
— Садитесь, Александр Иваныч, покатаемся.
То есть его, представителя фирмы «Стройинжиниринг», не хотят принимать официальным образом в именном кабинете. Неужели история до такой степени перепачкана? Кровью? Но ехать необходимо.
— Здравствуйте! — сенатор пожал руку майора. Ладонь у него была узкая, жесткая, сухая. Внутри стальной кареты пахло хорошим табаком и стильным парфюмом.
Тронулись по Петровке, остановились в короткой пробке между ремонтирующимися зданиями ЦУМа и Большого театра. Водитель включил музыку.
Майор молчал.
Сенатор набивал трубку так, словно набивал себе цену, хотя все финансовые расчеты по оплате его услуг были уже произведены.
— Вот что я вам должен сказать, Александр Иваныч… Вы извините, я курю в машине, это вам никак?
— Никак.
— По моей просьбе этим занимались очень серьезные люди, из трех очень серьезных ведомств.
— Понимаю.
— Вам может показаться, что я… В общем, бывает так, что большая проделанная работа выглядит так, словно никто даже пальцем не пошевелил. Вы меня понимаете?