Москаль
Шрифт:
1
Нестор Икарович Кляев увлеченно работал. Проверял показания приборов, амперметр за амперметром. Главный — «лабораторный» корпус был расположен в приземистом помещении без окон, с одним дверным проемом без двери, где в ужасающей духоте, пропахшей испарениями древних горюче–смазочных материалов, трудилось полтора десятка приборов, расставленных на покосившемся верстаке, перевернутых ящиках, а то и прямо на земле. Сюда сползались провода со всего поселка. Они тянулись от многочисленных датчиков секретной конструкции, расставленных Кляевым в порядке, соответствующем его теории «неявных энергетических взаимодействий».
Сделав все необходимые записи в своем ноутбуке, Нестор Икарович отправился к «энергетическому
Внимательное обследование территории поселка дало возможность говорить по крайней мере о трех культурных слоях, составляющих его прошлое. Шерстобитная мастерская, автобаза геологической партии и метеоцентр. Трудно сказать, в каком порядке шли эти превращения. Что было раньше — изготовление кошм или поиски урана. Господина Кляева радовал сам факт такого насыщенного прошлого у выбранного места. «Людей всегда сюда тянуло, — повторял он. — Люди — очень интуитивные животные», то есть и таджики–ремесленники, и советские геологи, и советские же предсказатели погоды чувствовали особое качество этого места, устремлялись с его поверхности вверх, к небесам, или же в глубь земли, но не сумели разгадать подлинной тайны места сего.
Что ж, прагматизм, переходящий порой в косность, — участь большинства стандартных современных умов. Именно в таком окружении оказался исследователь сердца Гондваны. Спутники–помощники не проявляли даже притворного энтузиазма. Бродили по лагерю как усталые тени, вяло резались в карты, дрыхли в палатках и беседовали только о возможных скорпионах. Не скорпионов надо бояться, а потери смысла жизни, не раз говорил им Нестор Икарович. Они отвечали, что при таком климате: днем плюс тридцать, а ночью минус двадцать — думается плохо. Самое неприятное — они умудрялись болеть в этом предельно здоровом климате, где никогда не водилась палочка Коха. Нестор Икарович лично демонстрировал способ закаливания: двадцать минут сидишь на открытом солнце, потом на двадцать секунд бросаешься в ледяной кипяток горной реки. Орешь, естественно, потому что температура воды градусов пять. Но с криком вылетает вся возможная зараза. И Кастуев, и Бобер, и друг Дира Сергеевича отказывались от такой профилактики. Шутили как–то странно. Кривоплясов сказал, что горная река — это эскалатор, работающий только на спуск. «Это не эскалатор и не элеватор, а Элевент», — поправил его Нестор Икарович. Кстати, друг «наследника» был наказан за неуместное остроумие: на веках у него вдруг высадилось целое семейство ячменей. «Хоть виски гони», — тоже попробовал шутить Кастуев. Веки распухали с каждым днем все больше. Все попытки столкнуть его в холодную воду для радикального лечения к успеху не привели, и, когда он сделался совсем уж похож на Вия, решено было отправить его в ближайшую больницу, а находилась такая очень далеко. Вызвали транспорт. Вместе с больным туда набились все остальные участники экспедиции, у каждого нашлось срочное дело на «большой земле».
Нестор Икарович иронически наблюдал за этой эвакуацией. Ему не впервой было ощущать себя брошенным, непонятым, гордым одиночкой на путях раскрытия истины.
Только немного было жаль денег, что пошли на незапланированный расход бензина.
Обещали вернуться «дней через три» — по словам таджика Сашки, уезжавшего в город к невесте, которая, собственно, и заслала его в гондванную глухомань на заработки.
Предоставленный одному себе и любимой работе, Нестор Икарович не скучал, даже напевал, поигрывая маленьким гаечным ключом, подтягивая и без того подтянутые гайки.
И вдруг — пылевое облачко. С той стороны, где горы, где угнездился «хозяин Памира». Приближается джип. Первая мысль — опять поборы! Надо было сразу оговорить, на какой срок действительна выданная главному аборигену сумма. У людей западных и восточных очень различны представления о том, как считать время и как считать деньги.
На джипе, в сопровождении двух меднолицых охранников, прибыл брат улыбчивого Рустема — Тахир. Тот самый, что был унизительно изгнан со встречи старшего брата с гостями. «Хочу посмотреть», — объяснил он свое появление. Даже энтузиаст научного подхода к жизни Нестор Икарович не поверил в искренность этого интереса и все ждал, когда тот заведет разговор, ради которого реально прибыл. Ждал и мысленно пересчитывал схороненные в особом месте зеленые бумажки. Когда на экспедицию обрушиваются два бедствия сразу — жестокий конъюнктивит и жадный абориген, экспедицию можно считать погубленной.
Тахир не спешил. Он ходил по лагерю. Не улыбался, как брат. Задавал вопросы, призванные свидетельствовать, что он не дикарь, а начитанный человек. Что–то насчет сотового роуминга и прочее. Что здесь удивительное место для таких дел, как будто прямо над лагерем повешен спутник связи. Заявил, что ему приятно было бы дружить с человеком науки, даже лестно. После этого заявления Нестор Икарович понял, что деньги придется отдать все, а то, не ровен час, пристрелят или сплавят вниз по горному эскалатору. Он уже было собрался сам задать сакраментальный вопрос «сколько?», как Тахир, брат Рустема, сказал, что в знак предлагаемой дружбы он готов показать господину ученому что–то очень интересное.
— Пошли? — спросил Тахир.
Нестор Икарович угрюмо смотрел на него: длинный, худой, узко посаженные глаза, горбатый нос, длинная, свивающаяся в сосульку борода. Редко встретишь братьев, столь не похожих друг на друга, как Тахир и Рустем.
— Ну, пошли, — согласился начальник экспедиции. Он рассчитывал, что абориген покажет ему какую–нибудь безделицу на территории поселка. Но тот подвел его к своему «паджеро».
— Садись.
— Но–о… — Кляев повел рукой, подразумевая оставляемое без присмотра оборудование.
Тахир объяснил, что его «человек» присмотрит за всем ценным. «Человек» тут же сел в тени «лабораторного» здания и поставил «калашникова» между коленями.
«Сейчас отвезут куда–нибудь подальше и пристрелят, а оборудование размонтируют и стырят» — так думал начальник экспедиции, усаживаясь на горячее переднее сиденье японской машины. Он сам бы не мог ответить, чего ему не хотелось больше, первого или второго.
Тахир погнал машину вдоль реки, метров через сто резко взял руль вправо и бросил ее прямо в бушующий поток. Брод, догадался Кляев. И тут же почувствовал себя ужом на сковородке. Ударился головой в потолок, виском в боковую стойку, левым локтем в ухо водителю, опять головой — только теперь непонятно, обо что именно! И вот уже другой берег. Тахир что–то весело кричал, потирая ушибленное ухо. Мотор ревел, взбираясь на берег разорванной колесами реки.
Путешествие оказалось коротким. Буквально несколько сот метров. Подарок находился недалече и представлял собой невысокий, неравномерно раздвоенный серый скальный вырост, не бросающийся в глаза из лагеря на фоне серого основания снеговых вершин. Разве что если специально присматриваться.
Нестор Икарович еще не перестал опасаться за свою жизнь — может быть, у аборигенов принято расстреливать ученых в каком–то конкретном месте? У серой скалы, например.
— Пошли, — сказал Тахир.
Телохранитель остался на водительском месте. Это казалось хорошим знаком. Грязную работу принято поручать слугам.
Подойдя к скале вплотную, Кляев увидел что–то вроде вырубленной в камне лестницы, очень грубо, ступени не сплошь, а только в тех местах, где это необходимо. Тахир уже запрыгнул на первый камень и делал энергичные жесты — за мной, за мной!
Вершина скального выступа оказалась плоской, полунакрытой сверху выступом скалы, на манер крыши современного стадиона. В стене зияли две неодинаковые по размеру черные дыры. Нестор Икарович огляделся. Если глядеть из–за естественного бруствера, окружавшего площадку, лагерь, река и пространство вокруг оказывались как на ладони. Естественная наблюдательная площадка.