Московии таинственный посол
Шрифт:
Тихо ступая, входит слуга Северин. Зажигает огромный бронзовый трехсвечник, присланный князю из Любека. Теперь в спальне светло как днем.
— Беату!
— Помилуй, князь! Ночь на дворе!
Старый Северин иногда решался перечить Константину.
— Беату! — повторил князь. — Живую. Но можно и мертвую!
Северин перекрестился и исчез за дверью.
Вскоре пришла Беата. Она куталась в капор. Глаз не подымала. А князь на Беату глядел тяжелым, недобрым взглядом.
— Ну? Что снилось тебе?
— Уж и не помню.
— Тебя специально разбудили, чтобы ты развлекла меня своим сном. Что же снилось тебе? Говори!
— Я не помню.
— Жаль! — сказал князь. — А я думал, тебе снится Гальшка. И ее крик.
— Бог с тобой!
У двери послышались шаги, затем голос Северина:
— Не надо тебе туда, милая! Спит он.
— Нет, не спит, — сказала за дверью женщина. — Не спит. Он никогда не спит. Он стоит у окна и смотрит, чтобы никто в Острог не пробрался.
На лбу князя Константина побагровел рубец, полученный в одной из схваток еще в молодые годы, когда Константин лишь сел на престол в Остроге.
Беата молчала, смиренно опустив голову. Она всего ждала от дикого своего родственника. Такой может изящно даме руку подать, но при случае во второй раз и Христа распять.
Иной раз Беате кажется, что одним глазом князя Константина глядит бог, а другим — дьявол. Недаром и глаза у него разноцветные: карий и зеленый.
— Впустить! — сказал князь.
И вошла Гальшка. С распущенными волосами. В белой рубашке, босая.
— Больше света! — сказал князь.
И Северин зажег еще один трехсвечник, а Беата поднялась, чтобы уйти.
— Куда? — спросил князь.
И Беата, вздохнув, снова опустилась на скамью.
— Кто фискалил при ведьме? — поинтересовался князь.
Беата вздрогнула. Привели фискала Данилку. Данилка сообщил, что сегодня затемно в спальню к Елизавете Гальшке заходили княгиня Беата и ее новый духовник Торквани.
— К Гальшке? — спросил князь. — Я ведь запретил входить к ней. Это они ее довели. Не стой на голом полу, Гальшка. Иди сюда, на шкуру… Да не бойся ты, это ведь не живой медведь, я сам его убил на охоте. Иди сюда. Что сделали они тебе?
— Молилась я за душу милого мужа своего Семена.
— Твой муж граф Гурко! — вмешалась Беата.
Князь хлопнул в ладоши. Явился Северин с двумя стражниками. Князь повел бровью в направлении Беаты. Беату вежливо, но все же под руки увели.
Не знала она, что именно в эти минуты дюжие молодцы уволокли на конюшню ее духовника Торквани.
Торквани, человек, напоминавший выросшего до неприличных размеров кузнечика, лежал на бревне, вспоминая, что и Христу пришлось принять муки. Да еще от особ не столь могущественных, как князь Острожский.
Кузнечика держали крепко. Он не мог оттолкнуться на бревне и прыгнуть куда-нибудь далеко, за стену Острога.
А князь тем временем успокаивал юродивую Елизавету, гладил ее по волосам, говорил ласковые слова, которые, оказывается, жили где-то в груди этого хмурого человека с мощными плечами и короткой толстой шеей. Странен был князь. Непросто его понять. Говорили, что однажды на охоте князь оказался нос к носу с медведем. Ловчие поотстали. Медведь занес лапу. И стало ясно, что князю придется несладко. Мишка ведь грамоте не учен, ему было все равно, князь перед ним или не князь. Но тут вышло странное. Мишка лапу опустил, повернулся и давай бежать. Может, заглянул в глаза Константину и, как Беата, увидал там и своего медвежьего бога, и своего медвежьего дьявола? Только напрасно он бежал. Палица Константина глухо стукнула по медвежьей голове. Тут и ловчие подоспели. Задрали бедного мишку. И сейчас его мягкую шкуру топчут белые сапоги Острожского и белые ноги Елизаветы.
— Убили моего мужа. И за душу его я молюсь каждый вечер богородице.
— Ничего! — говорит Константин. — Иди отдохни. Тебе надо спать, Гальшка. Ты же знаешь, что тебе надо много спать.
Князь остается один и опять подходит к окну. Костры горят. Не спят татары. Работают. Пусть возводят Волынские Афины — так честолюбивый Константин любил именовать Острог. Пусть селятся здесь греки и немцы. Пусть творит свои ученые книги Герасим Смотрицкий. Пусть трудятся в академии математики и астрологи, философы и риторики. Пусть переезжает из Афона в Острог неистовый Иван Вышенский. Недаром же ему так понравилось здесь.
«Ты, князь, опора Руси и греческой веры! — сказал он перед отъездом. — Открой еще школы, друкарни, лекарни и аптеки».
И вот аптеки и лекарни построены. Академия открыта. Есть друкарь. Есть и друкарня. А в друкарне отпечатаны Библия и «Хронология Андрея Рымши».
Печатник выполнил обещание: друкарню построил такую, какой и в Кракове нет. Но до чего странен печатник! Мог бы стать всем — первым помощником князя, его любимым воеводой, ночным собеседником. Не сумел. Или же не захотел. Возится в друкарне. Иногда ходит на речку. Но не рыбу ловить, а для того, чтобы просто посидеть на берегу. И не ценит он доверия князя. Не спешит за советами, за подсказкой.
Ну что ж! Иной раз и князьям нужна выдержка. Важно не сразу раскрыть свои карты. Пусть иезуит Скарга считает, что Константина можно обратить в римскую веру. Пусть Иван Вышенский думает, что князь не спит ночами лишь потому, что мечтает все свои силы отдать борьбе за торжество на земле веры греческого закона. Пусть печатник Иван свяжет все свои надежды с князем… Пусть даже римский папа почаще думает об Остроге… А Баторий, если хочет, пусть видит в Константине союзника… Но придет момент, и князь Константин скажет свое слово. Будет ли это победоносный поход на Москву или на Краков? Там поглядим… А мысль Курбского о том, что во главе похода на Москву можно поставить самозваного царевича, не так уж нелепа. Надо только точно выбрать момент. Лучше всего дождаться смерти царя Ивана… А сам себе князь Константин казался бессмертным…
Вошел Северин. Он сказал князю, что опять пришел фискал Данилка. Данилку впустили. И тот, переминаясь с ноги на ногу, теребя в руках шапку, рассказал о порке Торквани.
— Разве я велел? — спросил Константин.
Данилка испугался. Он объяснил, что припадки бывают у Гальшки после визитов Беаты, а особенно Торквани. Это заметили. Решили угодить князю.
— Да ты не волнуйся! — сказал Константин. — За усердие не карают. Но ведь Торквани теперь разболтает о порке.