Московии таинственный посол
Шрифт:
— Если я так стар, зачем же вам волноваться? — спросил печатник. — Старые люди одной ногой уже в могиле.
— Уезжай. Тебе не место в Королевстве Польском.
— А если я не уеду?
— Тогда не проживешь и трех месяцев.
— Вот как! — сказал печатник. — Тут надо подумать!
— А думать, Иоганус Теодорус, тут не о чем. Мы не просим тебя, мы требуем.
— Не понимаю, — сказал печатник. — О чем вы толкуете? Я хочу издавать книги. Продавать их. Тем зарабатываю на жизнь.
— Не пытайся обмануть нас, Иоганус Теодорус. Мы не считаем,
— Нет, божий человек Алоиз, относительно меня ты ошибаешься. И относительно тайного русского ордена — тоже. Такого ордена нет. И вряд ли когда-нибудь возникнет.
— Я тебе не верю.
— Твое право.
— Будешь ли ты сегодня дома около полуночи или же чуть раньше?
— Я всегда в это время дома.
— Мы придем побеседовать.
— Приходите. На беседу мне не жаль времени, если беседа интересная. Только вряд ли она такой у нас с вами будет. С Краковом и университетом вы ошиблись. Не там я науки добывал.
— Тогда где же?
— Вот этого-то пока что мне никому говорить не хочется.
— До вечера, — сказал старший монах. — Возможно, беседа наша все же не будет лишена интереса для обеих сторон.
— Поглядим…
Капюшоны удалились. А печатник вновь взял в руки резец и доску. Он работал почти дотемна. И улыбался каким-то своим мыслям.
На закате он возвратился в типографию. Посидел на табурете у наборной кассы. Глядел, как Гринь перед круглым итальянским зеркалом пытается привести в порядок свою кудрявую голову. Куда, интересно, он к вечеру собрался?
Странная улыбка не сходила с лица печатника.
А происходило все это как раз в тот вечер, когда в замке у князя не было гостей, Константин коротал вечер вдвоем с Северином, пока не закричала в своих покоях Гальшка.
Гринь действительно куда-то ушел. И возвратился лишь к утру. Потому он и не узнал о том, что происходило в их домике этой ночью. Зато фискалы Данилка и Федька проследили, что ночью капюшоны подошли к дому печатника и постучали в ставень. Их впустили. Затем Федька взобрался на крышу и приложил ухо к дымовой трубе, благо дело было летом, печей не топили.
Слышно было не очень хорошо, но все же Федька понял, что двое гостей остались дежурить в сенях. Сам хозяин с третьим капюшоном прошли в большую комнату, или, как ее именовали на польский лад, салю. Тут между гостем и печатником состоялся приблизительно такой разговор.
— Поднеси поближе свечу, — сказал гость. — Сейчас я сниму с себя кое-какие лишние детали, мешающие тебе меня узнать. Например, наклейные брови.
— Не надо, — ответил хозяин, — я и без того тебя узнал. Здравствуй, граф!
— Узнал?
— По голосу, по глазам и по походке.
— Голос и походку я старался изменить, а глаза специально закапал белладонной.
— Я ведь немного художник, — объяснил хозяин. — Запоминаю с первого взгляда рисунок рта, разрез глаз… В общем, так ли все это важно? Главное, что я тебя узнал.
— Ну, как же тебе живется?
— По-всякому. Неужто ты это еще не выяснил?
— Да, — согласился граф. — Люди, как правило, задают друг другу массу ненужных вопросов. Все это от недоверия, от вражды. Проверяем, обманывают нас или нет, юлим, скрытничаем… Что это?
— Проект надгробия Геворку. Ты должен помнить его. Учил музыке в монастырской школе. Его убили. Бургомистр назначил следствие.
— Помню. Выяснить ничего не удалось. Памятник может выйти прекрасным. В каком материале думаешь выполнить?
— Белый и черный мрамор.
— Да, выйдет хорошо… Странные времена, печатник Иван. Ни за что убивают людей… Имена убийц остаются неизвестными… Грустно! И мы с тобой, мирно беседуя сейчас, не знаем, друзья мы или враги. Уж одно наверняка: разным, видимо, богам и разным идеям мы с тобой служим. И каждый служит верно.
— А почему ты так решил? — спросил печатник. — Откуда тебе известно, кому я служу?
Граф улыбнулся:
— Доколе же нам с тобой играть в прятки? Мы с тобой оба — люди просвещенные. Я люблю музыку, ты рисуешь. Казалось бы, нам не о чем спорить… Между тем воюем. Наверное, человек так и задуман. Разум в его делах никогда не возобладает.
— Грустные ты вещи говоришь, граф. И мне не совсем понятные. Я с тобой не воюю. И зла ни на кого не таю. Зачем ты здесь? Что хочешь у меня выведать?
— Зачем я здесь? — Челуховский пожал плечами. — Ждешь честного ответа? Да ведь мы, люди, давно уже разучились разговаривать открыто. Даже пословицу придумали, будто язык, мол, нам дан для того, чтобы скрывать мысли. Что же касается моего визита сюда, так тебе я рискну кое-что сказать. Не совсем полную правду, но и не ложь. Тревожит нас все, что совершается в Остроге. Князь Константин ходит в друзьях короля, присягает в верности Кракову, пишет письма по-польски, а сам потихоньку собирает здесь русских ученых людей, строит друкарни, по ночам беседует с Курбским. А князь Курбский тоже ведь человек непростой. Своему царю изменил, а здесь пытается русские порядки насадить. И воевода отменный. Хорошо хоть, своих полков у него нет. Зато греческие книги на русский переводит…
— Ну, это их, княжьи, дела, — сказал печатник. — Я-то при чем? Мне поручили построить типографию — я это и сделал.
— Под простака играешь? — Граф забарабанил ногтем по столу, звук этот напоминал топот мышиных лапок в ночи по полу. — Вот Торквани тебя так и не раскусил. Утверждает, что ты глава тайного ордена, а Курбский и Острожский — просто твои верные сатрапы.
— Бред! — Печатник засмеялся. — Князь Острожский сам по себе. Планы у него грандиозные. Ему в Цезари очень уж хочется. А о Курбском и вовсе разговор особый. Только тебе-то, граф, для чего все это? Зачем был маскарад на реке? Да и сейчас — наклейные брови, белладонна в глазах…