Московии таинственный посол
Шрифт:
— Спасибо. Я сегодня уже стрелял. Не хочется.
— Тогда продолжим прогулку. Главного я тебе еще не показал.
За маленькой бронзовой дверью была еще одна комната. Скорее, зал. И кажется, только здесь невозмутимый гость впервые вздрогнул. Посреди зала стоял надгробный памятник из черного мрамора. На памятнике не было никакой надписи. Но у основания лежал букет белых роз.
— Как ты думаешь, чья это могила?
— Кого-то из твоих родственников?
— Да, и весьма близкого родственника. Ближе не бывает.
— Мать? Отец?
— Нет.
— Брат?
— Да нет же. Это моя могила. Так я себе ее представил. И сам ежедневно приношу сюда цветы.
— Ты был прав. За такие проделки когда-нибудь тебя обязательно усадят в костер! — сказал печатник.
— Пожалуй. Но видишь, рискнул. И даже тебе не побоялся показать. Может быть, твои глаза понравились. Сам не знаю… А тебе не приходило в голову, что умным людям, независимо от того, родились они в Риме, Мадриде или Львове, легко договориться между собой!..
— Для чего ты соорудил эту могилу?
— Да ведь это ясно. Кругом мор, зараза. Кто знает, не станет ли эта шутка последней в моей жизни? Но так или иначе, согласись, не много найдется людей, которым довелось бы ухаживать за собственной могилой! Теперь сам ежедневно приношу сюда цветы.
— И это всё?
— Неужели не объяснил? А ведь старался. Ну, хорошо, добавлю еще, что могила напоминает мне о том, что сам я не бессмертен. Человеку это свойственно забывать. Сижу здесь, и будто я — уже не я, а кто-то другой, посторонний. И этот посторонний благожелательно, но беспристрастно судит о некоем Филиппе Челуховском. А ведь усопших так легко казнить или миловать, не боясь получить отпор! В такие минуты я как бы раздваиваюсь — превращаюсь в двух людей. Один лежит под могильным камнем, второй приносит ему на могилу цветы…
На жирной поверхности полированного мрамора плясали блики. В подвале было душно.
Кто этот граф? Сумасшедший? Маньяк? Юродивый?
Спокойные серые глаза печатника встретились с такими же спокойными карими глазами графа. Нет, ни сумасшедших, ни юродивых в этом подвале не было. И тот и другой производили впечатление людей, твердо знающих, чего они хотят. Федоров был на голову выше графа. Граф почувствовал разницу в росте и то, что он смотрит на гостя снизу вверх. Он отступил на шаг.
— Пора спать, — сказал граф.
— Давно пора, — согласился гость. — Ранним утром я отправлюсь дальше.
— Много ли тебе нужно денег на новую типографию?
— Да, очень много.
— Где ты их возьмешь?
— Еще не знаю.
— Справца доложил мне, что в санях есть русские книги.
— Я их напечатал в Заблудове.
— По-русски не читаю, но, если хочешь, я куплю для своей библиотеки.
— Я подарю тебе три книги.
— Но я готов купить по два экземпляра каждой.
— Хорошо, оставлю по два экземпляра каждой.
— Я провожу тебя до твоей комнаты.
— Спасибо. Иначе нам и не разойтись. Ведь у нас один канделябр на двоих.
Когда душа пылает и лютый ветер арфу глушит
Среди ночи путешественника разбудило царапанье ногтем о доски двери и тихий голос:
— Ау, ты спишь? Отзовись. Спрашиваю: спишь ты или нет?
— Сплю! — ответил путешественник. — И сын мой давно спит, чего и тебе, кто бы ты ни был, желаю. Ночь на дворе. Что вдруг неймется?
— Да разве кто знает, отчего ему не спится? От того, видно, что душа пылает. Неспокойная она у меня.
Путешественник узнал и голос хозяина замка, и его странную, задумчивую манеру говорить о самых простых вещах так, будто всего этого простым смертным не понять.
— Горит душа. Неспокойно ей. А ветер за окном слышишь какой! Не то что арфу заглушит, а даже крик дикого зверя. Сейчас там, за горой, в лесу волки, думаю, очень даже крепко воют. Ну, а до нас не долетают их молитвы… А волк на что может молиться? Чтоб путника ему судьба послала, коли стада в хлевах…
— Утихомирился бы!.. Говорю ведь: сплю.
— Да как же ты спишь, когда мне отвечаешь? И все впопад. Может, раньше вправду спал, чего я бы на твоем месте не делал — мало ли что, место незнаемое, люди чужие. Но так ли, иначе ли — теперь-то ты точно уж проснулся. Неужто испугался?
— Пугаться я и не думал. Хотел бы ты учинить злодейство, сделал бы это раньше. Устал я. Поспать не грех.
— Не грех, если видишь сны сладкие и душу ласкающие. Ну, а ежели они темны, пугающи и холодят почище того мороза, что за окном? Такое и человеку, и богу противно. Не желаю спать. Охота еще с тобой потолковать. Отвори, а то стану громко стучать и всех перебужу.
Путешественник вздохнул, набросил прямо на ночную рубашку вамс, с трудом натянул влажные еще сапоги на босу ногу и пошел к двери. Открывал тихо, стараясь не громыхнуть засовом.
Затрепетало пламя свечи, и метнулась по стене тень графа Челуховского — прочь от хозяина. Но дверь закрылась, выровнялось пламя, и возвратилась на место тень.
Граф был в теплом халате и ночном колпаке. Глаза его блестели, будто их только что промыли маслом. Но теперь они были не карими, а красноватыми, с множеством прожилок. Сейчас хозяин замка чем-то очень напоминал того черта, которого сам же запер в подвале.
— Испугал? Рад. Не испугай человека, не тряхни его душу, он тебя и слушать не станет. Так вот о душе… Иной раз я сам мало верю, что существует она. Все мы себялюбивы, жаждем славы при жизни, власти… А зачем нам власть и слава, если, как говорят, душа бессмертна? Выходит, здесь можно было бы жить тихо и смиренно, чтобы все получить там… Но в том-то и дело, что иной раз приходят мне на ум мысли: а есть ли хоть что-нибудь там? Хоть какая-нибудь песчинка? Хоть лучик света? И вообще — есть ли это ТАМ?