Московляне
Шрифт:
Он въехал в Москву с двумя тиунами и с сильным конным отрядом вооруженных слуг, которых развел на постой по посадским дворам.
В народе пошли слухи о предстоявших судах и расправах, грозивших страшными вирами и продажами. Уж бывшего Бахтеярова вирника Нехорошка Картавого и кое-кого из биричей вызывали для допроса.
Гаша не могла заставить себя обратиться за советом и помощью к новому посаднику. Да и он всячески подчеркивал, что не намерен водиться с Замятничевым семейством. Он никогда и нигде не появлялся один, а всегда с охраной и своими очень высоко задранными бровями как бы давал понять, что ни в ком не нуждается, что все знает лучше всех, что всех видит насквозь и что нельзя его ничем ни удивить, ни испугать, ни переубедить, ни разжалобить.
Не лежало Гашино сердце и к новому, молодому, очень бойкому княжому огнищанину, которого поставил на эту должность сын убитого князя, Юрий Андреевич. [60]
Не полюбился Гаше и сам княжич Юрий. Новгородцы прогнали его от себя. Он слонялся без всякого дела то во Владимире, где его терпели скрепя сердце, в отцову память, то на Москве, куда стал частенько наезжать, чтобы со своим дружком, с новым огнищанином, погорланить за пишерственным столом да потоптать сиротинские озими, гоняясь за зайцами.
60
Князь Юрий Андреевич, изгнанный вскоре после смерти отца из Руси, нашел себе приют в Грузии, где женился на грузинской царице Тамаре
Зато сразу же пришелся ей по сердцу другой молодой князь, который за то лето побывал на Москве дважды, оба раза проездом. Это был один из меньших Юрьевичей, единокровный брат Андрея Боголюбского, рожденный от того же отца другой матерью, греческой царевной. У него, как у всех князей, было два имени: одно крещеное — Дмитрий (в честь его рождения Юрий заложил город Дмитров), другое княжое — Всеволод. [61] Ему было двадцать лет.
Самые древние московские старцы, помнившие Мономаха, находили, что в тонко очерченном лике этого младшего Мономахова внука и в ласковом взгляде его темно-карих умных глаз мелькают дедовские черты.
61
Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, великий князь Владимирский, дед Александра Невского и прадед Даниила Московского, родоначальника московских князей. Умер в 1212 году, за четверть века до монгольского нашествия.
Всеволод Юрьевич в первый свой приезд пробыл на Москве недолго, всего один день, и притом в обществе другого князя, одного из пресловутых Ростиславичей. Оба направлялись из Чернигова во Владимир, чтобы там вместе с братьями, проехавшими ранее, решить судьбу все еще пустовавшего княжеского стола.
За этот день Всеволод сумел с дедовским искусством привлечь к себе не одно Гашино простое сердце. Его спутник, Ростиславич, как въехал на посадничий двор, так оттуда и не показывался, Юрьевич же вдвоем со своим меченошей Дорожаем обошел с большим вниманием весь город. Отслушал молебен в Предтеченском храме, одарил попа и дьякона, осмотрел пустынные княжие палаты, побывал и на посаде, где оглядел разбитый Бахтеяров двор, и поговорил запросто кое с кем из посадских людей.
Слышал ли он что о том, как Андрей чтил Кучковну, хотел ли просто очаровать заодно с другими московлянами и первую московскую боярыню или вздумал показать пример новому посаднику — как угадаешь? — только перед Гашей предстал вдруг Всеволодов меченоша и сказал, что князю угодно побывать в боярских хоромах и побеседовать с боярыней.
Это пожелание Всеволода шло вразрез со всем уставом чопорного княжеского круга: князьям не подобало хаживать первым в боярские дома, да еще в небытность боярина. Гашу это смутило тем более, что матери, как теперь это часто случалось, не было дома. Но речистый княжой меченоша Дорожай, статный галичанин средних лет, старавшийся, видимо, не отставать в учтивости от своего государя, сказал Гаше с полупоясным поклоном на венгерский лад, что князю хоть и прискорбно будет покинуть Москву, не повидавшись со старшей боярыней, однако ж князь будет вполне утешен встречей с молодой боярыней, чья беседа будет князю усладительна. Гаша отродясь не слыхивала таких изысканных речей.
Всеволод Юрьевич все с тем же Дорожаем провел в боярском доме немного времени. С Гашей он обошелся не по возрасту степенно и сказал, что хорошо помнит ее мать с тех пор, когда тринадцать лет назад, еще невозмужалым младенцем, впервые увидал Москву по дороге в Поросье. Но не помянул, разумеется, что ехал он тогда со своей матерью-княгиней и с братом Михаилом в далекое византийское изгнание.
Перед уходом, уже поднявшись с почетной скамьи, он попросил Гашу провести его на боярскую вышку, откуда, как он слышал от многих, особенно хорош вид на всю московскую округу. По тому, как Всеволод выговорил эту просьбу, будто нечаянно вспомнив о давнишнем желании полюбоваться широкой красой подмосковных лесов, будто даже немного стыдясь этого чересчур ребяческого желания, — по всему этому Гаша не столько поняла, сколько почувствовала, что не ради ее матери и не ради нее, Гаши, а ради этого-то всхода на вышку Всеволод и захотел побывать у них на дворе.
С вышки он показал Дорожаю сперва на переходы соседнего, княжого терема, потом на уходящую в леса розовую тесьму Коломенской дороги и сказал своему меченоше:
— С тех-то переходов мы и смотрели тогда с Михалком вон на ту дорогу да и думали, будет ли нам та дорога гладка.
А Гаша, прислушиваясь к сдержанной игре его звучного голоса и приглядываясь к движению его неулыбавшихся глаз, опять почувствовала, что поднимался он на вышку с какими-то важными для себя целями, а совсем не для того, чтоб тешиться праздными грезами о далеких событиях детства, давно утративших всякое значение.
После отъезда князей во Владимир Гаша не раз вспоминала это странное посещение и каждый раз не без смущения ловила себя на том, что перебирает в уме не столько Всеволодовы речи, сколько отборно учтивые слова Дорожая. Княжой меченоша и в тот же день, и на следующее утро, перед самым отъездом, нашел еще много деловых поводов, чтобы не раз наведаться на боярский двор: то придет с вопросом, у какого кузнеца лучше перековать княжеского жеребца, то, попросив прощения, что докучает своими посещениями, забежит справиться, не в боярском ли доме забыл князь свою любимую плеть, то явится за советом, где по Владимирской дороге удобнее раскинуть первый ночной стан.
V
Победа досталась Юрьевичам не сразу.
Ростово-суздальская знать взяла на время верх. В древних залесских городах сели князьями Ростиславичи. Они, по старому княжескому обычаю, понавезли из Поросья своих бояр и об руку с ними, наущаемые Глебом Рязанским, принялись обирать и пустошить обогатевший при Юрии и при Андрее край.
Всеволоду пришлось воротиться с полдороги во Владимир. Торопясь назад, в Чернигов, он провел на Москве только несколько часов. На его молодом черноглазом лице никто не прочел бы ни смущения, ни уныния.
В боярском доме он на этот раз не побывал, но его меченоша Дорожай не упустил случая самолично отблагодарить Гашу за полезные дорожные советы и за то, что приставила к их обозу одного из своих кузнецов. Прощаясь с ней, Дорожай несколько раз поклонился венгерским вежливым полупоклоном и выразил твердую надежду увидеться с Гашей вскоре.
После длинной зимы, тяжелой для всех (Гаша, по ее новым хозяйственным обязанностям, тоже еле подняла эту зиму), наступило лето.
Была та чудесная, душистая пора — около летнего солноворота, — когда солнце еще не укоротило хода и на воробьиный скок, а лето уж сворачивает на жары, когда на яблонях и вишнях цвет только начинает идти в косточку, когда молодые елочки так нарядны в свежих побегах, когда зеленый лист уж распластался во всю свою ширь, но не потерял весенней клейкости, а птичье пенье еще не неистово.