Московляне
Шрифт:
Не успел он это сказать, как в сени ворвалась клетница Луша со словами, что следом за оружничим прибежал от посадника конюх.
Конюх принес новую, только что полученную весть: от Дубового Носа пробрался-де кое-как, задами, Бахтеяров захребетник Нехорошко. Дубовый Нос требует, чтоб скорей слали ему снаряд. А как посадник опасается, чтоб народ не расхватал снаряда да не наделал беды, то бьет челом боярину, чтоб сам боярин со своей конной челядью проводил снаряд. А не то, дескать, он, посадник, за город не в ответе.
Петр, словно крадучись, молча, подошел к посадничьему конюху, схватил его за плечи и принялся так трясти, что у того громко залязгали зубы.
— Сам?! — шипел он конюху в лицо. — Я те покажу — сам! Ступай к своему хромому бесу и скажи: дружина велит посаднику немедля прислать своих людей на боярский двор, да чтоб те люди немедля везли снаряд Дубовому Носу, да чтоб посадник сам… слышишь: сам с ними шел! А не пойдет… — Петр выпихнул конюха в дверь со словами: — Бегом беги!
Со стороны посада несся теперь уже не гул, а рев. Временами ясно слышались отдельные людские выкрики.
Петр, отходя от двери, наткнулся в темноте на скамью. Что-то тяжело звякнуло: это хлопнулся об пол княжеский щит.
— Зажги свечу, — приказал Петр оружничему. — Нет, погоди! Перво стяни с меня кольчугу.
Пеньковый подбронник весь пропотел. От него остро пахло моченой коноплей. Он холодил тело. Мокрую спину передернуло ознобом. Петр расправил изнывшие под кольчугой плечи.
— Вели всем людям, какие остались, — сказал он оружничему, — и конюшему тоже вели, чтоб все опоясались мечами, чтоб выбрали каждый по копью да чтоб садились на-конь. Когда будут готовы, скажи… Постой! Не послать ли за булгарами? А?
Оружничий молчал.
— Что молчишь?
— Не пойду.
— Куда не пойдешь?
— За булгарами не пойду.
— А?
— С булгарами не оберешься греха.
— Греха? Так, говоришь, не посылать? Ладно. Иди, сготовь людей. Да крикни Лушке, чтоб подала свечу.
Петр, отдирая прилипшую к груди сорочку, прошелся в угол, где стояло Прокопьево заветное копье. Пламя свечи колебалось на оконном сквозняке. Тень от прислоненного копья качалась по стене, как отвес на нитке.
Неясный шорох в дальнем конце сеней заставил Петра обернуться.
В дверях перешатывался с ноги на ногу посадник. За ним стоял оружничий.
— Что приплелся?
— К тебе пришел.
— Кто тебя звал? Ослушничаешь? Где твое место?
Беда, боярин! Булгар бы кликнуть.
— Молчи!
Древко копья стукнуло об пол. Посадник попятился.
— Стой! — крикнул ему Петр. — Затвори дверь и не пускай его уходить, — приказал он оружничему.
Постукивая оскепищем копья, как посохом, Петр подошел вплотную к посаднику и, с омерзением оглядывая его узкие, покатые плечи, проговорил тихим, охрипшим голосом:
— Или сей же миг сядешь на-конь и сам со своими людьми отвезешь Дубовому Носу снаряд, или на сем месте сим копьем…
На-конь?!
Выбирай.
— Верь слову: отродясь на коне не сиживал.
— Усидишь! Моя челядь тебя в седле удержит. А чтоб куда не утек, она ж тебя и до посада проводит.
— Боярин…
— Видал копье?
— Смилуйся!
— Нет тебе милости!.. Сажай его на-конь и сам садись.
Оружничий свел посадника с лестницы.
Петр как был, в одном подброннике, в кольчужных ноговицах, стуча копьем, звеня шпорами, вышел за ними следом на крыльцо.
Посад ревел. К мужским крикам прибавились женские причитанья и визги.
Вывели из денника истомившегося в боевом приборе боярского белого мерина. Взгромоздили посадника на седло. Кривые култышки не доставали до стремян. В детские кулачки, схватившиеся за переднюю луку, насильно всунули повод.
Петр сам установил порядок поезда: впереди четыре конных боярских челядника с мечами наголо, за ними одна за другой три телеги с оружием; правили упряжными конями посадничьи люди; за телегами — на белом мерине смявшийся в жалкий комок посадник, а по бокам от него, поддерживая его под локти, — оружничий и конюший, тоже конные и оружные.
Петр шел за ними следом, пока все не выехали на безлюдную городскую площадь. Тогда он остановился и крикнул вдогонку оружничему:
— Вели воротнику, чтоб затворил за вами обое ворота! Понял? Обое! Да чтоб заложил те и другие на все три запора, как в осадное сиденье. Понял? Да скажи воротнику, что за ним, за старым сычом, я сам в оба гляжу! Понял?
Он проводил их еще глазами (было уж совсем темно) и затем, прихлопнув кое-как свои ворота, пошел быстрыми шагами к дому. Посреди опустелого двора он вдруг приостановился, о чем-то задумался, поглядывая то на свои окна, то на княжой тын, потом махнул рукой и с почти юношеской прытью взбежал к себе на крыльцо.
Рябую Лушу (другие девушки куда-то попрятались) он забросал приказами: чтоб растолкала Якима Кучковича, чтоб подала дорожную одежду и шапку, чтоб принесла в верхнюю скотницу, где он давеча отбирал доспех, четыре лубяных короба да десяток рогожных кулей, чтоб посмотрела, есть ли на конюшне лошади, чтоб выкатила из-под навеса порожнюю телегу, чтоб впрягла в нее коня. Да чтоб не разбудила ни старой, ни молодой боярыни.
В едва освещенной, тесной скотнице Петр, сперва один, потом вдвоем с Якимом, швырял в лубяные короба, почти не разбирая, все, что попадалось под руку, и упихивал в рогожные кули собольи меха, парчу, пестрые шелка, бархат. При слабом сиянии мигавшего свечного пламени в длинных суетливых пальцах то зажигалось крученое золото тяжелой шейной гривны, то вспыхивал алмазный перстень, то зеркалилось серебро широкой чары, то осыпалась нитка румяных корольков, то стекала белая ряска жемчуга.
Вдруг раздались неровные, тяжелые шаги, и к дверному косяку скотницы привалился спиной оружничий. Он стоял, держась за стену, закинув назад голову, закрыв глаза, и громко дышал, судорожно вбирая в рот нижнюю губу.
— Что ты?
Оружничий, не отвечая, не открывая глаз, только помотал бородой.
— Да говори же! Откуда ты?
— С посада.
— Ну?
— Бахтеяру… Дубовому Носу…
— Ну?
— На моих глазах… брюхо вспороли горбушей.
— С посадником что?
— Приступились… терзают.