Московляне
Шрифт:
Седая голова боярина приходилась выше оконницы и была в тени. Предзакатное летнее солнце обливало весь еще крепкий стан Петра Замятнича. Стальные оплечья так и горели, а мельчайшие перевивы кольчужной курчавой проволоки переливали ясной рябью, как играющая на солнце вода.
К скамье был прислонен высокий щит, который кинулся Гаше в глаза огненно-яркой, словно живой червленью и золотым блеском. Щит был выделан в виде большой, заостренной книзу миндалины, окаймлен наложенной на червлень сквозной резьбой из лощеного золота, а в середине щита поверх той же червлени поднимался на задние лапы литой из золота лев.
Этот взъяренный золотой лев на пламенно-алом поле был семейным знаком владимиро-суздальских князей — Юрьевичей.
А в углу сеней стояло вовсе не примеченное Гашей копье.
Оно не блистало дорогой оправой, но было, чего Гаша тоже не могла знать, памятное, заветное.
Когда вскоре после казни старого боярина Кучка, Гашиного деда, Андрей во время одного из самых первых своих боев под Киевом вынесся вперед, то обуянного залесского княжича чуть не просунул длинной боевой рогатиной столкнувшийся с ним дебелый волынянин. О щит промахнувшегося волынянина обломилось Андреево княжеское копье. Над головой княжича взметнулась тяжелая медная, налитая внутри свинцом булава, которая готова была уже громыхнуть об Андреев шелом, когда чье-то копье (как потом оказалось, Прокопьево), скользнув мимо Андреева левого локтя, вошло волынянину в самое сердце.
Андрей взял это копье себе и берег до самой смерти у себя в ложнице. В час своей гибели он хватился, что нет Борисова меча (выкраденного Анбалом), а о Прокопьевом копье, спасшем ему когда-то жизнь, он забыл. Петр подобрал заветное копье в ту же ночь.
Оно-то и стояло в углу боярских сеней. На его древке, или, как говорили в Поросье, оскепище, были видны насечины, нанесенные вражескими мечами тогда же под Киевом.
Петр оглянулся на дочь сурово и, как ей показалось, немного смущенно.
Гаша, не вымолвив ни слова (он тоже молчал), почти пробежала мимо отца по сеням, только мимоходом глянув углом глаза в одно из дворовых окошек.
Она успела увидеть конюшего (не конюха, а самого конюшего), который водил по пустому двору отцова белого мерина. Заметила и то, что на мерине дорогое седло, отделанное серебром, костью и жженым золотом, одно из тех, что висели на вбитых в стену деревянных костылях в глухой клети.
Гаша торопливо вышла на верхнюю площадку набережного рундука.
Внизу, на нижней ступени первого рундучного всхода, играл в песок Гашин сынишка. Над ним стояла, нагнувшись, Гашина мать, боярыня Кучковна. Не отрывая внука от игры, она поправляла его наглазную повязку.
— Матушка, давно ли воротилась? — окликнула ее Гаша.
— Недавно, — ответила Кучковна, подняв на дочь глаза, светившиеся все той же пугавшей Гашу мечтательной, безумной улыбкой.
— Далече ль ходила?
— Недалече.
— Здорова ль, матушка? Не притомилась ли ходючи?
— Здорова. Не притомилась.
— Не ляжешь ли отдохнуть?
— Лягу.
И Кучковна стала медленно подниматься со всхода на всход, оглядываясь временами на замоскворецкую даль.
Даль стала очень отчетлива на закате. Ясно различались сосняки, ельники и вперемешку с ними моховины, голые зыбуны, кочкарники, а там опять леса да леса, не замкнутые ничем, безбрежные.
Со стороны посада донесся вдруг глухой гул многих человеческих голосов.
VIII
Петр Замятнич ни разу за весь день не выходил из дому.
Зато доставалось оружничему.
Он то и дело бегал к посаднику (который тоже не покидал своего двора) все с одним вопросом от боярина: сходятся ли вои? Так принято было именовать посадских людей и сельских смердов, призванных в княжое или боярское ополчение.
Между посадничьим и Бахтеяровым дворами гонцы сновали все время: то из города семенил к Дубовому Носу маленький, вертлявый старичок, посадничий ключник, с тем же вопросом, что и боярский оружничий, то из посада шагал в город саженными шагами долговязый Нехорошко Картавый.
Посадник был совершенно сбит с толку и приговором старобоярской дружины (он вполне поверил Петру) и неожиданно свалившимся боевым поручением, к которому был вовсе не подготовлен. По своей прирожденной ножной немощи он ни в каких походах никогда не бывал. Москву все еще не захлестывали междукняжеские усобицы: Андрееву волость боялись трогать. По лесной дальности Москвы от Владимира Андрей ни разу не посылал за московскими воями.
Управиться с непривычными деловыми заботами мешал страх. Страх был у посадника троякий: страшно было осрамиться перед суздальскими правящими боярами, потерять их доверие и лишиться прибыльной должности; страшен был предстоявший поход: как-то он обернется? На чью сторону склонится военное счастье? Но всего страшнее был обоюдоострый кинжальный клинок, так зловеще сверкнувший давеча в длинных пальцах Петра Замятича. Посадник знал, на что способны эти пальцы.
При всем том первые известия, полученные от Бахтеяра, показались посаднику успокоительными.
Он с удовлетворением услыхал от Нехорошка, что биричи без возражений пошли, куда им велено. Часа через два после этого вертлявый старичок принес сообщение, что из Семеновского княжого села явилось шесть душ смердов с дрекольем.
Тогда посадник послал своего ключника к Бахтеяру с запросом, как собираются посадские.
У Дубового Носа были с посадскими свои, тяжелые счеты. Он вовсе не намерен был открывать эти счеты посаднику, своему самому крупному и безотдаточному должнику, с которого никакой лихвы, конечно, не брал. Но должниками Бахтеяра были и все без малого посадские, всегда нуждавшиеся в деньгах для оборота по своей мелкой торговлишке. Бахтеяр не надеялся, что они соберутся в поход с доброй охотой, но верил во власть своего богатства: страх перед этой властью вполне заменит, думалось ему, добрую охоту.
Вертлявый старичок воротился к посаднику со словами, что-де за посадских людей сотский головой ручается: все, мол, до одного явятся на его призыв.
У посадника поотлегло от души. И когда к нему уже в десятый раз пришел боярский оружничий, он велел передать боярину, что все делается, мол, чин-чином, что сиротский народ сходится из сел мирно, а все посадские люди готовы хоть сейчас идти в поход.
Он просил Петра приготовить к вывозу снаряд, за которым-де пришлет, когда понадобится, и напоминал, что пора бы посажать боярских челядников на-конь да и самому, мол, боярину приготовиться к походу.