Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
С них начинается перелом русской мысли.И когда мыэто говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии.
Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одналюбовь, но не одинакая.
У них и у нас запало с ранних лет одно сильное безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, — чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце
Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству черт да по тому, что ее песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили ее, но жизнь ее была слишком тесна. В ее комнатке было нам душно; всё почернелые лица из-за серебряных окладов, всё попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы знали и другое — что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, — это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство. А пока —
Мать, мать, отпусти меня, Позволь бродить по диким вершинам››.Цитату из стихотворения Шиллера «Альпийский стрелок» Герцен в статье цитирует по-немецки.
Необходимо вчитаться в слова Герцена и перечитать их, в них больше мыслей, чем слов: воистину «чтобы словам было тесно, а мыслям — просторно».
В этой статье Герцен говорит также и о том, что идеи славянофилов живы, актуальны и более того — заключают в себе истину: «и они и мы ближе к истинному воззрению теперь (то есть в 1861 году. — В. М.), чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях».
Но — увы! — уверенность Герцена в том, что «серьезные люди», формирующие «общественное мнение», вслед за ним «призадумаются», оказалась напрасной. Даже в начале XX века и позже, признавая, что идеи славянофилов «живы поныне», их считали ошибочными, и «западники» продолжали навязывать обществу свои идеи методами интеллектуального террора, прибегая к не совсем честным приемам, а когда была возможность (она бывала почти всегда), то и путем прямого репрессивного насилия.
Однако несмотря ни на что, и в наши дни славянофильство остается живым, актуальным учением и продолжает играть роль в нынешней духовной и общественной жизни. И наверное, наступит время, когда на одном из домов в начале 1-й Мещанской улицы неподалеку от восстановленной Сухаревой башни появится мемориальная доска с именем Ивана Васильевича Киреевского…
Если Иван Васильевич Киреевский, по отзывам всех знавших его как сторонников, так и противников, был человеком светлым, «весь — душа и любовь», как сказал о нем простой оптинский монах, то проживший несколько месяцев в дворовом флигеле этого же дома Сергей Нечаев — одна из самых мрачных личностей русского революционного движения. Нечаев появился в Москве в сентябре 1869 года с мандатом «Международного общества рабочих (Интернационала)», подписанным М. А. Бакуниным, как уполномоченный революционной организации «Народная расправа». В Москве он остановился на 1-й Мещанской у бывшего участника студенческих волнений Петра Успенского, женатого на младшей сестре Веры Фигнер. (Этот флигель сохранился во дворе дома 3, сейчас он полуразрушен.)
С. Г. Нечаев. Фотография 1870-х гг.
Нечаев объявил, что он послан создать московскую организацию «Народной расправы». Успенский свел его с несколькими студентами Петровской сельскохозяйственной академии, где были сильны революционные настроения. Нечаев объявил им, что отныне они являются членами главного московского кружка «Народной расправы» и что каждый из них должен создать свой кружок, причем для конспирации никому не называть имен членов главного кружка; привлеченные ими люди в свою очередь создают свои кружки — и так далее. Таким образом, создается сеть тайных организаций, которые в нужное время по сигналу центра выступают все вместе и свергают царя и правительство.
В своей революционной работе Нечаев провозгласил принцип: для достижения цели хороши все средства, и поэтому его не сковывали никакие моральные запреты.
Образцом партийной организации он считал тайный орден иезуитов, идеалом руководителя — Игнатия Лойолу.
Исходя из своих понятий революционной морали, главным методом вовлечения новых членов в организацию он сделал обман. Вербуя молодых людей, он расписывал им многочисленность и силу «Народной расправы», говорил, что ее руководители, составляющий Комитет, люди очень известные и значительные, но имена их — пока тайна, причем время от времени он предъявлял решения и приказы Комитета, скрепленные печатью организации, на которой был изображен топор.
Все это было ложью — вся организация и Комитет состояли из него одного, он же сочинял и приказы.
Постоянно говоря о необходимости конспирации, Нечаев заставлял членов кружка наблюдать друг за другом — не является ли кто-нибудь проникшим к ним шпионом полиции.
Во флигеле на Мещанской Нечаев обдумывал различные вопросы революционной тактики и теории. Здесь у него родилась идея использовать в боевых действиях революции «подонков общества», уголовников, и он направил несколько студентов на Хитровку для организации там кружка. Была у Нечаева и теория устройства будущего коммунистического общества — государства трудящихся, основой которого признавался всеобщий обязательный труд и в котором отказ от работы наказывался смертной казнью.
Нечаева снедала жажда власти и славы, у него была мечта путем революции добиться того и другого. И более всего он боялся, что в случае разоблачения его лжи он лишится власти над вовлеченными им в «Народную расправу» людьми, тем более что, по отчетам, в кружки уже было завербовано более трехсот человек.
Один из студентов Петровской академии по фамилии Иванов — «прекрасный человек» по характеристике В. Г. Короленко, почувствовав обман, стал настойчиво расспрашивать Нечаева о Комитете, просил назвать хотя бы одно имя, говорил, что иначе выйдет из организации, так как не может быть чьим-то слепым орудием. Нечаев предъявил членам главного кружка письмо из Комитета, в котором говорилось, что Иванов является провокатором и его следует ликвидировать.
Нечаеву удалось склонить товарищей к убийству Иванова. Иванов был убит.
Но вскоре убийство было раскрыто, «нечаевцев» арестовали. Самому Нечаеву удалось скрыться за границу.
На суде, материалы которого публиковались в газетах, открылась вся правда о Нечаеве, «Народной расправе», его деятельности, взглядах и теориях. Общество было поражено и возмущено.
Ф. М. Достоевский пишет роман «Бесы» о русских революционерах — Нечаеве и нечаевщине.
Нечаев и нечаевщина вызывали в широких кругах революционного движения осуждение. «Проходимец», — отозвался о Нечаеве Карл Маркс, «революционным обманщиком» назвал его В. Г. Короленко.