Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
Рижский вокзал. Современная фотография
Реконструкция вокзала в 1994 году вызвала у москвичей большую тревогу, поскольку «реконструированный» до этого Курский вокзал — также замечательное архитектурное произведение — был превращен в унылую «стекляшку». К счастью, Виндавский (с 1930 года — Балтийский, затем Ржевский, с 1946 года — Рижский) вокзал сохранил свой облик, и мы сейчас можем любоваться его первозданной красотой.
В начале XX века в восточной части площади
До 1940-х годов его называли Крестовским, затем он стал Рижским. В конце 1980-х — начале 1990-х годов ему выпала роль стать первенцем нашей рыночно-криминальной экономики, именно он познакомил москвичей с новым для них понятиями: рэкет и рэкетир. В 1991 году корреспондент одной из московских газет писал: «Рижский рынок включает в себя огромные околорыночные территории, где, как говорят, можно купить все: от гвоздя до самолета». Тогда его называли и «оплотом московской рыночной экономики», и «сборищем хапуг, мошенников, торговцев и спекулянтов всех рангов», «раковой опухолью района» (слова районного руководителя), «Нью-Хитровкой»… В 1991 году палатки и балаганчики Рижского рынка были снесены милицией. После реконструкции рижской барахолки над зданием рынка была установлена надпись с его названием лучших прежних времен: «Крестовский рынок».
В первые десятилетия XX века сложилась принципиальная планировка Крестовской площади. Организующую роль, уместность и красоту Крестовских башен прекрасно понимал и чувствовал крупнейший советский архитектор Г. Б. Бархин. Разрабатывая по Генплану 1935 года реконструкцию района, прилегающего к ним, он делал башни его композиционным центром и в то же время эффектным завершением проспекта, идущего из центра.
Но в конце 1930-х годов в связи с реконструкцией водопровода «миновала надобность в мешавших движению башнях, — пишет историк Москвы П. В. Сытин (кстати сказать, первый заведующий городского музея, помещавшегося в башне), — поэтому они были в 1939 году снесены». С их сносом город лишился архитектурно организованной красивой площади.
Г. В. Бархин. Проект реконструкции Крестовской заставы и Закрестовья. Чертеж 1935 г.
В 1851 году сразу за Крестовской заставой, отрезая от нее Закрестовье, прошла линия железной дороги Москва — Петербург. Сначала, когда движение было небольшим, через пути был устроен переезд, позднее проложен путепровод. В 1937 году был построен ныне существующий. По проекту этот путепровод должны были украшать фонтаны как воспоминание о Мытищинском водопроводе, но со сносом водонапорных башен этот элемент украшения стал неуместен. В 1947 году площадь Крестовской заставы переименована в Рижскую, что, казалось бы, должно было окончательно стереть память о том, что здесь в течение трех веков был въезд в город, была застава. Но и теперь, когда въезжаешь на Крестовский путепровод, совершенно определенно испытываешь ощущение, что минуешь какую-то границу, что впереди, в Закрестовье, город совсем другой, чем оставшееся за спиной Предкрестовье.
Однако вернемся к тем временам, когда Крестовская застава была не воображаемой, а настоящей границей города.
С нашими богомольцами — мальчонкой Ванюшей (будущим известным писателем Иваном Сергеевичем Шмелевым, описавшим этот богомольный путь к Троице), дедушкой Горкиным, Домной Парфеновной с внучкой Анютой, бараночником Федей и кучером Антипушкой мы расстались на Никольской. А они миновали Сретенку, прошли под Сухаревой башней, «где колдун Брюс сидит, замуравлен на веки вечные», и вышли на Мещанскую.
«Идем Мещанской — все-то сады, сады. Движутся богомольцы, тянутся и навстречу нам. Есть московские, как и мы; а больше дальние, с деревень: бурые армяки-сермяга, онучи, лапти, юбки из крашенины в клетку, платки, поневы, — шорох и шлепы ног. Тут и бочки — деревянные, травка у мостовой; лавчонки — с сушеной воблой, с чайниками, с лаптями, с квасом и зеленым луком, с копчеными селедками на двери, с жирною „астраханкой“ в кадках. Федя полощется в рассоле, тянет важную, за пятак, и нюхает: не духовного звания? Горкин крякает: хороша! Говеет, ему нельзя. („Астраханка“ — астраханские селедки; вдоль дороги на Мещанской продавались не обычным способом — на вес, а поштучно — каждая селедка в бочке стоила пятак или гривенник, по цене, установленной продавцом, причем покупателю предоставлялась возможность самому выбрать и достать из бочки понравившуюся селедку. „Не духовного звания“, то есть не „с душком“, не тухлая. — В. М.)
Вот и желтые домики заставы, за ними даль.
— Гляди, какие… рязанские! — показывает на богомолок Горкин. — А ушками-то позадь — смоленские. А то тамбовки, ноги кувалдами…
Тележка состукивает на боковину, катится хорошо, пылит. Домики погрязней, пониже, подальше от мостовой. Стучат черные кузницы, пахнет угарным углем.
— Прощай, Москва! — крестится на заставе Горкин. — Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается…»
То, что именно с этого места «самое богомолье начинается», было общероссийским убеждением. Здесь была последняя городская остановка. Когда-то князья и цари здесь переодевались в дорожное платье. Простой люд также переодевался, вернее, переобувался: богомольцы снимали сапоги, в которых шли по городу, и надевали лапти. Еще в начале XX века у Крестовской заставы шла бойкая торговля лаптями для богомольцев.
Здесь самое место поговорить о богомольных путешествиях к Троице и о богомольцах.
Паломничество в Троице-Сергиеву лавру с самого основания Сергиева монастыря, с XIV века, всегда занимало большое место в духовной жизни России и каждого русского человека.
Царские богомольные походы к Троице — любопытная и красочная страница старинного царского быта. Начало этой традиции положил князь Дмитрий Донской, ездивший к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой за благословением. И с тех пор, как говорит Н. М. Карамзин, «часто цари русские езжали и ходили на богомолье испрашивать победы или благодарить за нее Всевышнего в обители, основанной святым мужем и патриотом: сердце его, забыв для себя все земное, желало еще благоденствия Отечеству».
Особенно часты царские троицкие походы бывали в царствование Алексея Михайловича.
Царские походы к Троице совершались по установленным правилам и обычаям. Царь загодя назначал время похода, после этого в монастырь скакали гонцы с известием о его грядущем приезде. Предупрежденное монастырское начальство отряжало крестьян исправлять дорогу и чинить мосты. А надобно сказать, что Троицкая дорога, из-за глинистой почвы постоянно портившаяся, всегда требовала починки. Дворцовое ведомство посылало в царские путевые дворцы, которых до Троицы было пять, дворцовых служителей: сытников, стольников, постельничих и других — с постельным бельем, с посудою, с разъемными столами, стульями, с провизией и питием, с разными другими необходимыми в царском обиходе вещами. Специальные обозники на всем пути приготовляли места для слазок, где царь, его семейство и приближенные выходили из карет, чтобы поразмяться, пройтись по дороге пешком. На слазках ставили парчовые шатры, чтобы государь мог отдохнуть в тени и прохладе.
Сам царский поезд также следовал в установленном порядке. Открывал шествие отряд стрельцов с блестящими алебардами. За ним следовала царская колымага — большая тяжелая карета на высоченных колесах, запряженная шестью или большим количеством рослых лошадей. Управлял лошадьми бородатый кучер, державший в руке позолоченный бич. По сторонам кареты ехала верховая царская стража — вершники. Колымага двигалась медленно, шагом. За царем в карете поменьше ехали царица и все члены царской семьи, а за ними в крытых повозках в последовательности, определяемой чинами и положением сидящих в них, следовали государственные и придворные чины, а также женщины, составлявшие двор царицы. Заключал поезд длинный обоз с разной утварью и съестными припасами.