Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
Кладбище — это не только прощание, но и встреча. Прощание кратко, а встречи преодолевают столетия, встречи с иными поколениями… Известный москвовед А. Ф. Родин в 1940-е — 1950-е годы водил экскурсии по московским старым кладбищам. Хотя назвать их экскурсиями неверно, правильнее будет сказать: это были посещения кладбищ, потому что он водил только группы, состоящие из знакомых и близких ему по духу людей. Так вот, Александр Феоктистович, начиная свой рассказ, обычно говорил: «Мы пришли на кладбище, но мы пришли не к мертвым, а к живым…»
У самого входа на Пятницкое кладбище, справа от храма, возвышается стела розового гранита с высеченной на
За церковью от нее в глубь кладбища проложена центральная аллея, разделяющая его на две части, каждая из которых также разделена аллеями и дорожками на участки, с левой стороны расположены участки с нечетными номерами, с правой — четными.
На первом участке, слева от церкви, на шести памятниках читаем известную в Москве фамилию — Садовские. Здесь могилы нескольких поколений замечательных артистов Малого театра: ученика и друга М. С. Щепкина, основателя династии Прова Михайловича Садовского (1818–1872), его сына Михаила Прововича (1847–1910), невестки Ольги Осиповны (1850–1919), Прова Михайловича (внука) (1874–1947), правнука Михаила Михайловича (1909–1977) — тоже артиста, а также и других родственников.
В правой части кладбища возле Симеоновской часовни находится обнесенный высокой ажурной оградой и имевший когда-то над могилами металлическую сень фамильный участок Ростопчиных. На нем несколько старых черных каменных плит без всяких украшений с подновленными надписями. Под одной из них похоронен граф Федор Васильевич Ростопчин — генерал-губернатор Москвы в 1812 году, рядом могилы его сына Сергея, дочери Натальи (в замужестве Нарышкиной), снохи Евдокии Петровны.
Прежде в ограде было больше надмогильных плит. Здесь похоронены младшая дочь графа Федора Васильевича, Лиза, и еще двое его детей, умерших во младенчестве. О них говорит Ростопчин, рассказывая о прощании с Москвой, когда он уезжал из занимаемого врагом города: «Я почтительно поклонился первому граду Российской империи, в котором я родился, которого был блюстителем и где схоронил двух из детей моих». До революции от аллеи к участку Ростопчиных вела дорожка, называвшаяся Ростопчинской…
< image l:href="#" />Надгробия Ростопчиных. Современная фотография
Еще в начале XX века надпись на памятнике Федору Васильевичу Ростопчину, умершему в 1826 году, стерлась, и где-то в шестидесятые или семидесятые годы вместо нее на памятнике появилась пластина из нержавеющей стали с новой надписью: «Граф Ф. В. Ростопчин 1763.12.III — 1826.18.1 — генерал-губернатор Москвы в 1812–1813 гг.».
Новая надпись сообщала об исторической роли Ростопчина — государственного деятеля. Это было в духе того времени, в которое она была установлена. Прежняя же надпись позволяла внимательному и неравнодушному посетителю кладбища задуматься о судьбе не вельможи, но частного человека.
Первоначально на надмогильном памятнике Ростопчина была эпитафия, которую он сочинил себе сам и завещал написать именно ее на его могиле. Вот этот текст:
Двустишие, сочиненное Ростопчиным для автоэпитафии, скрывало за собой глубокую личную трагедию. Причем непризнание заслуг и унижения, которые он претерпел от власти, теперь, в конце жизни, уже утратили для него остроту. Но более жестокое и изощренное пожизненное страдание уготовили ему те враги России, против которых он боролся всю сознательную жизнь, — французская католическая церковь или, вернее, католические священники, бывшие прямыми агентами Наполеона.
30 сентября 1812 года, за два дня до вступления французов в Москву, Ростопчин отправил жену и дочерей из Москвы в Ярославль. «Прощание наше было тягостно, — пишет он в „Записках о 1812 годе“, — мы расставались, может быть, навсегда, а представлявшаяся нам страшная будущность отравляла даже самую мысль о счастии вновь соединиться». Уходя из Москвы в день ее сдачи и оставив в доме все, что было, Ростопчин взял с собой только два портрета. «Два портрета, — пишет он, — которыми я очень дорожил: один — жены моей, а другой — императора Павла».
Тогда он еще не понимал всей глубины тайной интриги, плетущейся против него в его же доме. Сосед Ростопчиных, священник католической церкви Святого Людовика аббат Сюрюг, человек светский и даже склонный к литературному творчеству, регулярно посещал дом Ростопчина, где хозяин встречал его всегда с русским радушием. Аббат, не надеясь воздействовать на самого Ростопчина, обратил свое внимание на его жену графиню Екатерину Петровну. Он рассуждал перед ней о гениальности Наполеона, о превосходстве армии и государственного строя его империи над всеми другими государствами, о превосходстве католичества над православием. Выросшая при дворе Екатерины II, где религия была сведена к роли необходимого декорума, графиня не отличалась религиозностью, плохо знала русский язык и не понимала даже смысла православных молитв на церковно-славянском — и вполне естественно, что она вскоре оказалась под полным влиянием красноречивого аббата.
Современник вспоминает, что Екатерина Петровна публично упрекала мужа за его отрицательное отношение к Наполеону, помазание на трон которого совершал сам Папа Римский.Это происходило в 1810–1811 годах, в то самое время, когда Наполеон начал активно готовиться к войне против России.
Аббат Сюрюг уговаривал Екатерину Петровну втайне от мужа перейти в католичество и в конце концов добился в этом успеха. Но княгиня, чувствуя угрызения совести, призналась мужу, что стала католичкой. О реакции графа мы знаем из письма аббата Сюрюга одному из его друзей: «Несмотря на мое строгое запрещение и все мои убеждения, она открыла тайну мужу. Можете себе представить, как он принял подобное признание. Он ей сказал: „Ты совершила бесчестный поступок“».
Видимо, Ростопчин надеялся, что переход жены в католичество — такое же поверхностное явление, как и вообще ее отношение к религии, не придал этому большого значения, и его отношение к ней не изменилось.
Екатерина Петровна о католичестве больше не говорила, костел не посещала. Аббат Сюрюг продолжал появляться в доме Ростопчина на балах и вечерах. Прогуливаясь с хозяйкой по залам и ведя светскую беседу, он, уловив удобный момент, исповедовал и причащал графиню.
По мнению графа, события и испытания военного времени оттеснили у графини на задний план, а может, и вообще вытеснили из мыслей ее католичество. Перед вступлением французов она с детьми уехала в Ярославль. Аббат Сюрюг оставался в Москве и был советником Наполеона по русским делам.