Московский апокалипсис

Свечин Николай

– Прямо сейчас, пока не рассвело.

Ахлестышев доложился Силе Еремеевичу, и трое русских выскользнули в темноту.

– Куда нам? – спросил Саша.

– Моя квартира возле Балканского пруда.

– Славное место, – одобрил налётчик. – Мы туда зимою драться ходим.

– Зачем? – удивился Ельчанинов.

– А на кулачные бои. Как пруд замерзает, народ начинает стенка на стенку сдвигаться. Там вокруг изразцовые фабрики да колокольные заводы. Среди рабочих такие есть корпусные ребята – почти как я!

– Стало быть, те места и их жители тебе знакомы?

– Ага. Где вы поселилися?

– В Грохольском переулке, у литейщика Нефёдова.

– Это который кривой на левый глаз?

– Он самый.

– Хороший парень, духовой. Я ему о прошлую Масленицу зуб выбил.

За такими

разговорами телохранители довели разведчика до места. Чтобы не попасться полякам, шли на Балканы в обход, через Миюзские улицы и Самотёку. Когда вернулись в подвал, уже светало. Отчаянов собрал своих бойцов и, как всегда, коротко и чётко расписал каждому его задачу. Главная роль в предстоящей операции отводилась Ахлестышеву. Переодетый польским капралом, он должен был объясниться с французскими постами и провести через них отряд на несколько вёрст за город. Польский мундир надел и Сила Еремеевич. Остальные экипировались, кто во что горазд, как установилось сейчас среди захватчиков. Изменили и наружный вид. Партизаны постарше подстригли себе бороды, а кто по моложе – сбрили их совсем, оставив лишь усы и бакенбарды. В новом обличии “отчаянные” выглядели непривычно. Встав в кружок, они тыкали друг в друга пальцами и покатывались со смеху. Особенно нелепо смотрелся купец Голофтев, впервые в жизни резавший растительность на лице. Он разглядывал себя в осколке зеркала и бранился:

– Срамота-то! Ну как знакомые кто увидят – хошь сквозь землю проваливайся…

Пунцовый веселился больше всех. Он дёргал Батыря за усы и издевался:

– Ну и балаган! Был русский налётчик, а стал немецкий бритый аршин! ^[52]

– Отставить гогот! – скомандовал унтер-офицер. – Идём серьёзные. Штоб француз не усомнился.

Шесть человек в колонне по два отправились к Пресненской заставе. Завидев жёлтые отвороты на мундирах, москвичи разбегались: поляки уже заимели недобрую славу. Ахлестышев, как и полагалось настоящему шляхтичу, состроил самодовольную физиономию. Встречные французы смотрели равнодушно: партизаны у них подозрений не вызывали.

52

Аршин – купец (жарг.)

Дойдя до Поварской, Пётр остановил отряд и зашёл к знакомым гусарам. Те после сытных поминок страдали от похмелья и охотно выдали Петру свободные влачки ^[53] вместе с лошадью. Договорились, что экипаж саксонцам вернут к обеду и положат в него что-нибудь съедобное. Пока же за аренду расплатились осьмухой водки. Влачки поставили в голову колонны и двинулись дальше.

Пресненскую окраину пожар почти не затронул, но захватчики селились там неохотно. Строение убогое, грязное, народ хмурый и по преимуществу нищий. Армейские корпуса дислоцировались за пределами городской черты. В Кремле и на главных улицах стояли части гвардии. И те, и другие днём грабили, а к ночи возвращались на квартиры. Лишь самым жадным дня не хватало, и они мародёрствовали ещё и по ночам. Таких москвичи резали в первую очередь и прятали тела в подвалах. Оттуда наружу исходил тяжёлый трупный запах, но французы соваться в подвалы боялись. Также днём из корпусов выходили в окрестные деревни фуражиры. Это тоже было опасное занятие: казаки и крестьяне охотно их убивали, если позволяло соотношение сил. Кутузов окружил Москву со всех сторон летучими армейскими отрядами: Фигнера, Винценгероде, Сеславина, Вадбольского, Кудашова, Фонвизина, Бенкендорфа, Чернозубова… Отряды имели конницу и артиллерию и завязывали с французами целые сражения.

53

Влачки – вид дрожек.

Шесть человек с повозкой были неотличимы от обычных фуражиров. Удивляла только их малочисленность. Именно на это указал Петру марешаль де ложи ^[54] , начальник поста 1-го армейского

корпуса. Пост помещался, немного не доходя до Ваганьковского кладбища.

– Капрал, ваша выходка – не смелость, а глупость! Вшестером идти на фуражировку! Нас вчера было полторы сотни, и то еле ноги унесли. Возвращайтесь немедленно назад за подкреплением!

– Поляки – известные храбрецы, – бодро ответил Пётр. – Мои парни отборные. Богатыри! Каждый стоит дюжины русских. Все иваны – трусы. Вот увидите, мы вернёмся в полном составе и с добычей.

54

Звание в кавалерии, равное сержант-майору в пехоте (примерно соответствовало русскому званию старший унтер-офицер).

Марешаль де ложи поморщился от такого бахвальства и махнул на глупых поляков рукой. Перебьют их казаки – и чёрт с дурнями!

“Фуражиры” отважно выступили из города. Ахлестышев с Отчаяновым ехали во влачках, остальные шли следом. Зайдя в поле версты на три, остановились и из фуражиров превратились в пост. Движение по дороге было не очень оживлённое. Проехало в оба конца несколько крестьянских телег. В Москву они шли пустые, в каждой – по четыре-пять суровых мужиков с топорами за поясом. Оттуда те же ребята вывозили узлы, накрытые рогожей, и косились на “поляков” весьма неприязненно… Ещё ковыляли на запад измождённые люди – искать в деревнях провизию. Раз проехал на Звенигород большой обоз из муниционных повозок под сильным прикрытием. За ним проследовали две интендантские команды в сопровождении драгун. Партизанам все они были не по зубам, и их пропустили. Наконец на дороге показались три гружёные телеги, едущие в Москву. На передней сидел ражий мужик с ухарской физиономией. Поравнявшись с постом, он снял с головы гречневик и поклонился “полякам”.

– Здравствуйте, любезные господа!

– А ну стой! – скомандовал ему Ахлестышев. – Чего везёшь, пшишто каналья, пся крев твою мать!

– Так что, господин ясновельможный пан, мы едем по приказу коменданта, – пояснил возница, соскакивая с телеги. – Везём на продажу овощи, рожь и овса маненько. Вчерась попервой приезжали, так тово… опасалися, не будет ли нам обиды… А как расплатилися с нами по-честному… грех обижаться, оченно даже отлично расплатилися, так эта… сызнова везём. Вона, три телеги с верьхом! А скажите, господин пан, не будет ли нам от французского начальства какого поощрения? Штоб, значитца, ещё больше доставляли.

Сила Еремеевич махнул двум другим мужикам.

– Ком! Ком!

Те соскочили с возов и опасливо приблизились.

– Так я желаю знать, – надоедливо зудел возница, – будет ли нам поощрение от коменданта за наше усердие?

– Будет, – ответил Ахлестышев. – И прямо сейчас.

После чего сильно ударил коммерсанта прикладом в зубы. Тот хватился спиной о землю и распластался, ошарашенный. К нему присоединили двух других бородачей. Партизаны встали в круг и начали месить всех троих сапогами, прикладами и ножнами тесаков. От особо тяжёлых оплеух Саши-Батыря мужики только охали… Егерь стоял рядом и приговаривал:

– Вот вам поощрение, сучьи выб…ядки! Ещё получи! Это от коменданта! А вот и от самого Бонапарта!

Наконец “отчаянные” притомились. Любители наживы лежали и тихо скулили. Ахлестышев отдышался и взялся за пистолет. Ражий мужик жалобно закричал:

– Не убивайте! Христом-богом молю! Всё заберите, только живого отпустите!

Каторжник подошёл к его лошади, сунул в ухо ствол и выстрелил. Гнедая дёрнулась всем крупным телом и повалилась наземь.

Батырь поднял мужиков за бороды и поставил их перед Силой Еремеевичем. Тот смотрел волком.

– Скоты! Решили на народной беде заработать?

Пинками он погнал бородачей вдоль обоза.

– Так. Тут у тебя что? Картошка? Неси мешок во влачки. А это? Поросёнок? Тоже туда.

Телеги были обысканы. Ценное сложили в дрожки, остальное рассыпали по дороге. Оставшихся лошадей тоже безжалостно застрелили. Мужики, ничего не понимая, таскали мешки и терпели затрещины. Вдруг на дороге появились всадники. Ражий ободрился и начал боком-боком подвигаться им навстречу. Унтер-офицер мигнул Батырю. Тот нанёс короткий удар сверху вниз и спихнул тело предателя в придорожную канаву.