Московский апокалипсис
Шрифт:
– Я упомяну всё это в рапорте, – кивнул Ельчанинов. – Бумагам же вашим нет цены. Они дают нам заглянуть в планы самого Бонапарта. В нашей ставке полагали, что он застрял в Москве надолго. Оказывается, узурпатор обдумывает способ идти на Петербург! Этому надо воспрепятствовать.
Ахлестышев даже рассмеялся.
– Не наше дело попа учить, пусть его чёрт учит! Там Бонапарт, а тут в подвале – мы. И чем же ему воспрепятствовать? С нашими недюжинными силами…
Но штабс-капитан был серьёзен.
– Кое-что можем и мы с вами, даже из этого подвала. Для того я здесь. Давайте отойдём в угол и пошепчемся.
Втроём они пересели в самый дальний от печи закут, и Ельчанинов начал своё сообщение:
– Положение для России сейчас, если угодно, судьбоносное. Всё решится в ближайшие четыре-пять недель.
– Вот как? – начал раздражаться Пётр. – Значит,
– Да.
– У вас, что, есть связь с командованием?
– Прямая. Я сообщаюсь со штабом Кутузова через день секретными курьерами.
– Даже так? – поразился Ахлестышев. – Примите мои извинения за неуместный тон, Егор Ипполитович. Никак не полагал…
– Принимаю. Я сам отчасти виноват: не успел разъяснить. Сейчас вы всё поймёте. Я резидент Высшей воинской полиции [49] в Москве. Выполняю личные поручения начальника полиции барона Розена, но что ещё важнее сейчас – также и полковника Толя. Карл Фёдорович Толь – генерал-квартирмейстер Главной армии. И, если можно так выразиться, мозг наших военных сил. Человек, лично разрабатывающий стратегию войны. Выдающийся ум! Поэтому мы с вами не самобытные партизаны, которые режут французов, кто во что горазд. Нет. Мы – особый отряд, выполняющий в тылу противника секретное задание особой важности. Задание это кассировал [50] лично государь.
49
Так тогда называлась русская военная разведка.
50
То есть, утвердил.
У Ахлестышева и Отчаянова лица одновременно обрели строго-торжественное выражение.
– Так вот. Положение для России сейчас действительно решающее. Бонапарт взял Москву и отбросил нашу армию чуть не к Калуге. Несмотря на понесённые им значительные потери, враг ещё очень силён. Наша же армия почти обескровлена, и сегодня сражаться не может. И завтра ещё не сумеет. Нам нужен один месяц. Всего один! Надо, чтобы этот месяц Бонапарт провёл здесь. Полагая, что ведёт переговоры… Пусть думает что угодно, лишь бы сидел в Москве, как в норе. Таково главное пожелание его величества.
– А что изменится через месяц? – воскликнул Ахлестышев. – Это же так мало!
– За этот срок переменится всё, – убеждённо ответил штабс-капитан. – И исключительно в нашу пользу. Бонапарт, когда вошёл в Москву, зря остановился: надо было продолжать преследование русских. Но он не мог иначе. Коммуникация его растянута. Магазейны отстали. Солдаты выбились из сил. Централизованного снабжения провизией и фуражом нет уже давно. Интендант Великой Армии Дарю гнал за ней шестьсот тысяч голов скота, но в июле начался падёж и весь скот погиб.
– Это ваша работа, Егор Ипполитович?
– Моя и моих товарищей. А следствием этого стали бессистемные фуражировки на местности и ссоры с населением. Движение по нашим дорогам далось лучшей в мире армии нелегко. От Вильно до Вязьмы госпитали полны больными, а этапные пункты – отставшими. Отступая, мы захватили десять тысяч пленных. Голодные, разутые и раздетые солдаты, придя в набитую богатствами Москву, не могли уже воевать – они начали грабить. И Бонапарт остановился. Даже его вояки бы не послушались. Он это понял, смирился и теперь более всего жаждет почётного мира. Положение его день ото дня всё хуже. Город сгорел со всеми припасами. Постой такого количества войск затруднён. Снабжение по принципу “бери, что плохо лежит” деморализует и развращает армию. Хуже всего дела обстоят у кавалерии и конной артиллерии, а также в обозах. Фураж приходится добывать в окрестных деревнях, с боями. Если в начале войны конница французов по численности превосходила нашу вдвое, то сейчас силы уравнялись, а скоро нас станет больше, а их меньше. Ежедневно отряды фуражиров выходят из Москвы и забираются дальше и дальше – вблизи всё уже выбрано. А чем дальше зашёл, тем труднее возвращаться. Наши казаки дают им жару! Здесь же, в самой Москве, французов режут каждую ночь. Загляните в любой подвал, в овраги, ямы, даже колодцы: они доверху набиты трупами. Народ возмутился и начал воевать не по правилам, а от души. Со мной на связи состоят четыре городских отряда: ваш, затем тишинский под командой ефрейтора Иванова, далее замоскворецкий
Так что, Великая армия оказалась в Москве словно бы в осаде. А мы? Возле Тарутина создан укреплённый лагерь. Идут усиленные наборы рекрутов. В двадцати губерниях создаётся ополчение. На Дону, Кубани, Урале формируются новые казачьи полки. Всё это направляется в Тарутин. Новобранцы обучаются и встают в строй рядом с опытными солдатами. Налажено снабжение. Шьются тулупы для зимней кампании. На полную мощь работают оружейные и пороховые заводы. Но для качественного преобразования нашей армии нужно время. Тот самый месяц, о котором просит государь. За этот месяц может произойти самый нежелательный для нас манёвр Бонапарта. А именно – его поход на Петербург. Захваченные вами документы обнаружили, что такой манёвр им уже обдумывается. Это очень опасно. Мы пока не готовы, а Великая армия ещё достаточно сильна. До столицы всего пятнадцать переходов. Заслоном на дороге стоит лишь слабый корпус Витгенштейна. Вот такой сейчас у нас момент!
Отчаянов слушал штабс-капитана молча, обдумывая каждое слово. Ахлестышев наоборот, ёрзал и пытался вклиниться с вопросами. Наконец это ему удалось.
– Масштаб огромен, я понимаю. Но мы-то с вами, что тут можем сделать?
– Кое-что в наших силах. Именно этим я сейчас и занимаюсь. Нам достоверно известно, что решение Наполеон ещё не принял. Ему очень хочется, сидя в Москве, подписать почётный мир с Александром Павловичем. И уйти со знамёнами в Вильно на зимние квартиры… Это заблуждение: наш государь не собирается с ним ничего подписывать. Помните последнюю фразу высочайшего рескрипта о войне с Бонапартом? “Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского солдата не останется в царстве Нашем”. Но необходимо удерживать корсиканца в заблуждении о возможности перемирия. Как можно дольше. Каждый день, который захватчики проведут здесь, приближает нашу победу.
– Каким образом мы сумеем обмануть Бонапарта? Подбросить ему ложные сведения?
– Это уже сделано, – улыбнулся Ельчанинов. – Французы перехватили письмо якобы от Кутузова государю. Там сказано, что армия не способна продолжать войну… Я здесь тоже не сидел, сложа руки. Ещё третьего сентября, до бегства корсиканца из Кремля, он встретился с одной старой французской актрисой. Та передала императору разговоры, которые будто бы ходили в московском высшем свете. Генерал-лейтенант Бороздин, один из самых боевых наших генералов, заявлял-де во все услышанное, что русским необходимо перемирие. Наша армия окончательно пала духом и бессильна противостоять гению Наполеона. И они, генералы, заставят государя подписать мир на любых условиях. Старуха потом рассказывала мне со смехом, что узурпатору её рассказ очень понравился!
То, что он заглотил наживку, подтверждают следующие факты. Ещё после взятия Смоленска Бонапарт принял попавшего в плен генерала Тучкова-третьего. Вернул ему шпагу, обласкал – и предложил написать письмо брату о том, что французы желают мира. За последние дни Бонапарт сделал ещё две попытки вступить с нашим государем в переписку – где заочную, а где прямую. Сначала он встретился с главным надзирателем Воспитательного дома действительным статским советником Тутолминым. Поговорил о том, о сём, и обмолвился в частности, что всегда хорошо относился к Александру Павловичу. И что пора бы им прекратить воевать друг с другом; он-де к этому готов. Далее Бонапарт поручил Тутолмину написать письмо государю, и изложить в нём столь знаменательную беседу. Тот исполнил и отослал своего помощника, некоего Рухина, с этой бумагой в Петербург. Рухин выехал за посты ещё седьмого сентября. А позавчера за те же посты вышла целая колонна числом в пятьсот человек: семейство отставного гвардейского капитана Яковлева с дворней и подмосковными крепостными. Этот дурак застрял в Москве и в обмен на пропуск согласился передать нашему государю личное письмо Бонапарта. Вот как тому хочется мира! Его величество на эти послания не ответит, но корсиканцу об этом знать не должно. Пусть он пока ожидает диалога, переговоров, обсуждения условий почётного мира… Полагаю, что мысль его насчёт похода на Петербург не более, чем игра ума. Осень, и дороги скоро развезёт. Оставлять в тылу своих коммуникаций армию Кутузова неразумно. Живой инвентарь в плохом состоянии. Но трудно заглянуть в голову гению! Будем надеяться, что игра с письмами захватит Бонапарта и отвлечёт его. А пока…