Московский апокалипсис
Шрифт:
– Долго спишь, барин.
– Я же тебе говорил: я больше не барин. Просто лишнего вчера выпил… Боюсь-боюсь всё время, вот и не сдержался. Извини.
– Думаешь, я не боюсь? А сдерживаться надо.
– Ты боишься? – недоверчиво посмотрел Ахлестышев. – Сила Еремеевич! Ты же железный!
– Железных людей не бывает. Ну ладно. Вот. Посмотри.
Егерь протянул ему отпуски [48] , захваченные вчера в полковом штабе.
–
48
Отпуски – копии исходящих бумаг (устаревш.)
– Нет ли там интересного для нашего командования.
Ахлестышев принялся изучать документы. И скоро обнаружил среди них донесение штабу второго корпуса резервной кавалерии, в который входил саксонский полк.
– Вот очень любопытно. Послушай: убитый нами полковник докладывал состояние живого инвентаря. Число верховых и вьючных лошадей, выбраковку, количество фуража.
– Ну и что? Эдак по всем штабам отчитываются.
– А вот здесь приписка: “сведения представлены в ответ на ваш запрос № 177 о возможности наступления на Санкт-Петербург, согласно приказу императора, не позднее второй декады октября”.
– Чёрт возьми! – вскричал в волнении егерь. – Поход на Петербург? Этого никак нельзя допустить. Надобно, чтобы он в Москве увяз!
– Ты рассуждаешь, как Кутузов, – усмехнулся Пётр. – Тут стратегия. Что, извини, в ней может понимать унтер-офицер?
Но Отчаянов пропустил насмешку мимо ушей.
– Ты сказал, не позднее второй декады октября. Это что означает?
– Ну, они хотят выступить до двадцатого октября.
– И у них свой календарь. Отличный от православного. Так?
– Так.
– У нас сегодня десятое сентября. А у них?
– У них двадцать второе.
– Значит, осталось меньше месяца! Надо немедля известить командование.
Сила Еремеевич подозвал Пунцового и что-то коротко приказал ему на ухо. Пётр недоумевал. Неужели у егеря имеется пароль в нашу ставку? И почему он так разволновался, узнав, что Бонапарт хочет идти на Петербург? Маленький человек тешит себя мыслью, что участвует в больших делах…
Тем не менее, Пунцовый ушёл выполнять приказание. Петру же было велено никуда не отлучаться и продолжить изучение захваченных бумаг.
Когда стемнело, к нему подошла Марфа.
– Ваше благородие…
– Какое я тебе благородие! Зови меня Петром Серафимовичем.
– Прощенья просим, Пётр Серафимович. Просьба у меня. Вы ведь по-французски баете?
– Да.
– За солдатика того я переживаю. Что нас с Митенькой выхаживал. Вам, конечно, спасибо, что нас приютили, но… Он-то как? Придёт нынче ночью, а нас нету. Обеспокоится, искать станет. Наши же мужики его и прибьют, за добросердие… Разве это по-божески?
– Да, он подвергает себя большой опасности, разгуливая ночью по развалинам. Ты хочешь, чтобы я
– Ага. Сходили бы вы туда со мною. Вдруг он там, на нашей руине? Успокоили бы француза, наказали боле не маяться. И себя беречь.
– Пойду, отпрошусь у командира. Он не велел отлучаться.
Отчаянов выслушал Петра и согласился.
– Иди. Сострадательный человек. Жалко, если убьют. Только быстро!
Обрадованная Марфа оставила сына на кухарку, и они с Петром вышли в ночь. Через полчаса оба были в Сытнинском переулке. Оказалось, что француз уже там. Он ходил с огарком среди битого кирпича и тревожно окликал “мадам”. Увидев Марфу с незнакомым мужчиной, пехотинец сразу взял ружьё наизготовку.
– Мы друзья, – негромко сказал Ахлестышев. – И пришли сообщить, что мать и ребёнок в безопасности. Они живут теперь в подвале с отоплением и едой, среди своих соотечественников.
– Это хорошая новость, – улыбнулся француз, опуская ружьё. – Я всё думал: как же они станут зимовать? А теперь…
– Марфа – так зовут спасённую вами женщину – очень вам благодарна.
Солдат приветливо кивнул женщине.
– Как там ваш богатырь?
Ахлестышев перевёл вопрос, и Марфа застенчиво улыбнулась.
– Теперь ему хорошо. И мне не страшно. А страшно за вас!
– Мы с Марфой пришли предупредить, – подхватил каторжник. – Не ходите больше ночью по развалинам – это опасно.
– Я знаю. Но женщина с ребёнком были в таком состоянии…
– Вы добрый человек. Рад, что такие не перевелись среди французов. После того, что ваши сделали с Москвой… Храни вас Бог! Идите и помните о благоразумной осторожности.
Пехотинец серьёзно выслушал, помахал на прощание женщине и ушёл к Страстной площади. А Пётр с Марфой заторопились обратно в подвал.
Когда они спустились вниз, Ахлестышев увидел среди партизан нового человека. Тот сидел возле лампы и сосредоточенно читал трофейные бумаги. Отчаянов стоял рядом и сосал пустую трубку.
– Пришёл наконец! – обрадовался он каторжнику.
Мужчина отложил бумаги и поднялся. К своему удивлению, Пётр узнал в нём штабс-капитана Ельчанинова, которому они с Батырем помогли сбежать из арестантской колонны. Разведчик был одет в русское платье, за поясом торчали два драгунских пистолета.
– Егор Ипполитович, вы? Какими судьбами?
– Здравствуйте, Пётр Серафимович! Рад! Очень рад, что вы не отсиживаетесь в стороне, а воюете. Я помню свои обещания и немедля сообщу о ваших подвигах командованию.
– Какие там подвиги, – смутился Пётр. – Бегали мы с Сашей по Москве, как зайцы… Это вот Сила Еремеевич с первого дня воюет без отдыха. Мы же только недавно к нему присоединились.
– Ахлестышев со своим товарищем проявили храбрость и смекалку, – веско заявил Отчаянов. – С их помощью мы перебили полковой штаб. И бумаги захватили. Важные. Полковника Пётр Серафимыч зарубил своей рукой. Мало?