Московский апокалипсис
Шрифт:
– Могу, – согласно кивнул Феликс. – У меня приятель в канцелярии Главного интенданта. Он скажет количество рационов на людей и на лошадей.
– Артиллерийское вооружение в дивизиях штатное?
Камер-фурьер выпучил глаза.
– А штатное – это сколько?
– По две батареи четырёхфунтовых пушек шестиорудийного состава.
– Вы, кажется, лучше меня знаете нашу армию… Попробую выяснить и это.
Пётр сам узнал о том, сколько пушек во французской батарее, совсем недавно. Его многоумный начальник перед арестом успел немного натаскать своего помощника. Всё свободное время Ельчанинов готовил Петра к службе военного разведчика. Структура пехотных и кавалерийских частей, состояние артиллерии, особенности французской тактики, способы фуражировки, резервы, основы военной администрации… Всё это для Ахлестышева было внове, но интересно, и он быстро осваивал военную науку.
– Следующее задание даст вам возможность заработать сразу пятьсот русских червонцев.
– Что я должен сделать? – навострил уши хитрец.
– Скажите: экипажи императорской квартиры осматривают при въезде и выезде из Кремля?
– Кто бы посмел это сделать! На них вензель великого человека!
– Мне нужен такой экипаж. На три часа, может быть, чуть дольше. Возница должен будет взять на улице мужчину и двух женщин, привезти их в Оружейную палату Кремля и высадить. Через час они снова сядут к нему и вернутся обратно в город.
– И всё?
– И всё.
– Кто эти люди и для чего им надо попасть в Кремль?
– Феликс! За пятьсот золотых червонцев вам не обязательно знать такие подробности.
– Ну, уж нет! Вдруг они готовят покушение на нашего императора?
Ахлестышеву такой странный патриотизм даже понравился: человеку не всё равно, за что получать деньги от противника. Поэтому он терпеливо объяснил:
– Мне нет дела до вашего императора. В кордегардии сидит мой друг, русский офицер. Я хочу вытащить его оттуда. Вы знаете этого человека – он вёл дела с вами до меня.
– Мсьё Егор? Наши схватили его?
– Да, и теперь угрожают расстрелом.
– О-ля-ля! Так значит, в Кремль въедут трое, а выедут четверо?
– Да.
– Это другое дело. Однако когда кучера возьмут за задницу, он меня выдаст!
– Вы хотите получить пятьсот монет, ничем не рискуя? Разве так бывает?
– Дайте подумать… Есть один хороший парень, которому грозит отчисление. Не вру: парень что надо! Марселец и жизнелюб, правда, очень вспыльчивый.
– Он кучер?
– Да, кучер императорской конюшни. Ему нечего терять: ударил по пьяному делу капитана неаполитанцев. Через день-два его выкинут в полковой обоз фурманом. Успеете?
– Успеем, – твёрдо ответил Ахлестышев, хотя не был уверен в этом до конца.
– Тогда я готов подговорить парня. Караулы ведь не знают, что его вот-вот выгонят, а лицо примелькалось. Должно получиться. Но мои условия такие: пятьсот монет парню и пятьсот мне. Без меня у вас ничего не выйдет.
– Договорились, – не раздумывая ни секунды, согласился Пётр. Он не знал, где возьмёт такую кучу золота, но понимал, что скаредничать нельзя, иначе Ельчанинову конец. – Но за свою долю поработайте, как следует. Я должен знать, кто будет завтра начальником караула в кордегардии Оружейной палаты.
– Я посмотрю табель развода постов и сообщу вам утром. Когда пересчитаю червонцы.
– А ещё, нет ли у этого офицера какого-нибудь события: повышения в чине, награды, дня рождения… Пусть не завтра, но в последние пару недель.
Феликс молча кивнул головой.
– И попытайтесь узнать фамилию товарища, который мог бы его поздравить по этому поводу. И сделать необычный подарок в виде двух женщин.
– Ну, вы даёте! – поразился камер-фурьер. – А содержание последней исповеди этого парня вам не раздобыть?
– Я понимаю, что трудно. Но иначе у нас ничего не выйдет.
Феликс задумался. Ахлестышев стоял и ждал. Сейчас от этого продажного человека зависела жизнь не только штабс-капитана Ельчанинова, но и всех тех, кто пойдёт ему на выручку.
– Я попробую, – сказал, наконец, француз. – В Кремле только Старая гвардия. Это маленький мирок – как одна семья. Надежда есть. А вы готовьте золото.
Разведчик и его агент пожали друг другу руки и разошлись. Петру ещё предстояло много дел. Складывалось так, что побег нужно организовать завтра. Каторжнику предстояло за сутки из множества деталей подготовить и отладить сложный механизм. Затем этот механизм должен без запинки провернуться и сказать “щёлк!”. И тогда Егор Ипполитович будет спасён. Иначе всем конец. И ему чего-то не хватает для уверенности, что всё получится, как надо. А как без такой уверенности идти в пасть льву и вести за собой других людей?
Вдруг прямо над головой каторжника загудело. Он вздрогнул от неожиданности. Что такое? Благовест в сожжённой Москве? Ахлестышев огляделся и понял, что стоит перед церковью святого Евпла. На колокольне заливались колокола, в воздухе разносился врачующий душу звон. Пётр вспомнил рассказ Степаниды Тюфякиной. Некий храбрый священник, понимающий, как трудно сейчас москвичам без пасторского слова, сделал невозможное. Он добился у французского коменданта разрешения на возобновление богослужения в церкви на Мясницкой, и эти службы идут уже полмесяца [70] . Не раздумывая, партизан вошёл в храм…
70
Этим священником был застрявший в Москве протоиерей лейб-гвардии Кавалергардского полка отец Михаил Грацианский.
Духовно укреплённым Ахлестышев вернулся в свой подвал. Написал там донесение о Лористоне и о поручении наладить тайную связь с Кутузовым, которое граф Полестель получил от самого императора. Эта история очень смущала разведчика: в русском командовании шёл какой-то разлад. Он знал, что есть сильная неприязнь между Кутузовым и его начальником штаба генералом Бенигсеном. Возможно, разлад идёт отсюда, и новость – не более чем сплетня… Кому же тогда послать рапорт? После долгих раздумий он написал на конверте: “Полковнику Толю, строго секретно, лично”. Умный немец разберётся…
Закончив с писаниной, Ахлестышев приказал Саше вооружиться пистолетами и идти с ним. Друзья явились на Лубянку и разыскали Большого Жака – сержант-майора Анжильбера. Они встретились, как добрые приятели. На прошлой неделе у Жака был день рождения, и Саша поднёс ему порядочный бочонок рома. Великан поэтому начал с благодарностей, но Пётр остановил его. Они сидели втроём в уютно обставленной комнатке сержант-майора. Каторжник кивнул другу, и тот плотно прикрыл дверь. Жак сразу посерьёзнел.