Московский апокалипсис
Шрифт:
– Взгляните на себя.
Ахлестышев придвинул зеркало. Оттуда на него пялился молодой выжига. Такой наружности, что хотелось проверить, на месте ли кошелёк…
– Побольше наглой развязности, – посоветовал гримёр и ушёл, не взяв за работу ни копейки. Отчаянов с трудом уговорил его принять каравай хлеба и приличный шмат сала.
Затем Ахлестышев занялся платьем. Он надел голубые, как небо, панталоны, следом жилет розового атласа и пюсовый фрак [76] кирпичного цвета. Пустил по жилету крест-накрест сразу две
76
Фрак с отложным воротником и клапаном на груди.
В довершение образа каторжник подмазал белилами щёки и чуть подвёл сурьмой брови. Получился законченный щёголь, каких много было в довоенной Москве. Подумать только: пять месяцев назад так же безумствовал и он! И всерьёз переживал тогда, где добыть шляпу, как у Боби Салтыкова… Казалось, с той поры прошло десятилетие. Тот безвозвратно исчезнувший человек был, в общем-то, добрый малый. Неглупый, воспитанный. Но жизнь его летела бездумно от развлечения к развлечению, не обременённая переживаниями. Нынешний Пётр Ахлестышев совсем другой. Много испытавший, он теперь очень хорошо понимал цену и, главное, назначение жизни. И представлял, за кого или за что готов эту жизнь отдать…
Вздохнув об ушедшей молодости, Пётр взял кожаную портфель с червонцами и спросил у подчинённых:
– Хорош ли я?
– Дальше некуда! – подтвердил Батырь. – Такая рожа, что сама на оплеуху напрашивается.
– Каков бог, такова ему и свечка! Ну, пошли…
Карета с императорским вензелем уже стояла на углу Тверского и Большой Никитской. На козлах сидел парень в пелерине с красным кантом. У него было смуглое живое лицо, на скуле красовался свежий синяк.
– Феликс в карете? – спросил Ахлестышев и выразительно тряхнул портфелью. Внутри тяжело звякнуло. Парень расплылся в улыбке.
– О! Лучший в мире звук!
– После свиста вылетающей шампанской пробки!
– Я вижу, мы с вами одинаково смотрим на жизнь! Полезайте, вас ждут.
Феликс, как всегда, спокойный и ироничный, быстро пересчитал золото. Потом сообщил сведения о начальнике караула – они оказались замечательно обнадёживающими. Затем вылез наружу и сказал приятелю:
– Леон, этот господин рассчитался честно. Деньги будут пока у меня. Успеха вам!
И ушёл в сторону Красной площади, волоча свою тяжёлую ношу.
– Итак, вы Леон, – констатировал Ахлестышев. – Я Пьер, а это – Саша. Будем знакомы.
Возница кивнул с достоинством, потом сказал, разглядывая разведчика:
– Вы такой фат… Никогда бы не подумал, что подобного человека надо бояться.
– В каком смысле? – удивился Ахлестышев.
– Феликс говорит, что вы партизан. И, наверное, перебили немало наших.
– Сегодня мы надеемся обойтись без крови. И поверьте, Леон: мы очень признательны вам за помощь. Да, вы взяли деньги, и получается, что мы вас купили…
– Это правда, чего уж там…
– Но без вас наш товарищ
– Вот плевал я на начальство! – весело ответил Леон. –Отоврусь, что меня нанял за пару франков какой-то рыжий щёголь… Знать ничего не знаю: постоял и уехал. Всё равно дальше обозного батальона не пошлют. Ну, куда теперь?
– Пока никуда. Ждём здесь.
Тут раздался топот копыт, и из Пречистенки выехало запылённое ландо. На козлах красовалась огромная фигура Жака Анжильбера. Фланкёр подъехал, увидел карету с вензелем и оробел. Экипажи сошлись, и из ландо в карету быстро перескочили Кулеврина с Мортирой. Леон сразу оживился.
– Какие девушки! Мсьё специалист не только в шампанском!
Саша-Батырь пересел к Большому Жаку. Ахлестышев учтиво приподнял шляпу:
– Ровно через два часа на этом же месте!
И велел Леону трогать.
Они въехали в Кремль через Троицкие ворота, те самые, где недавно схватили Петра. Воспоминания эти были ему неприятны… Вот экипаж остановился и чей-то грубый голос спросил:
– Марселец! Это у тебя старый синяк, или тебя наградили новым?
– Подданные Джоакино Первого дерутся, как женщины, – со смехом ответил возница [77] .
77
Под этим именем (Джоакино I ) Мюрат занимал престол Неаполитанского королевства.
– Ступай, забияка…
Экипаж дёрнулся, проехал ещё немного и остановился у входа в Оружейную палату. Пётр провёл ладонью по лицу, и на том появилась ухарски-плутоватая улыбка. Спрыгнув с подножки, рыжий фат на глазах у удивлённого часового принялся выгружать из кареты девушек. Те расправили фижмы и так подмигнули парню с ружьём, что тот сразу сомлел.
– Лейтенант гвардии Пуайе на месте? – деловито спросил сутенёр.
– Да. Но кто вы, чёрт возьми?
– У меня подарок для лейтенанта от его приятеля, майора гвардии Шота. Вот эти две красавицы. Давай, пропускай нас скорее: у твоего лейтенанта всего час.
– Какой ещё подарок? Какие майоры? Мне никто ничего не говорил!
– Приятель, это называется “сюрприз”. Твой командир получил на прошлой неделе Почётный легион?
– Ну, получил…
– Вот. Майор хочет его с этим поздравить. У них свои привычки, не будем в них вторгаться. Короче говоря, Шот обратился ко мне. Ты спросишь, почему именно ко мне?
– Ну?
– Потому, что на меня работают лучшие в Москве девушки. И кому положено, об этом знают. Ты только посмотри на них! А? Красавицы!
– Да, ничего… Но ведь они же русские!
– Ты считаешь, что у русских женщин это устроено иначе, чем у французских?
– Нет, но…
– Кого же ты рассчитывал тут увидеть? Таитянок? Или китаянок? Я работаю с тем материалом, какой есть. И знаешь – никто пока не жаловался. Ты первый!
– Да что я…
– Повторяю: у лейтенанта всего час. Он убьёт тебя, когда узнает, что половину этого времени ты пререкался со мной.
И часовой перестал спорить и пропустил Ахлестышева с девушками внутрь.