Московский апокалипсис
Шрифт:
– Как это причём? А кто убил князя с таким изуверством? Я, что ли?
И Морис глумливо ухмыльнулся.
По спине Ахлестышева пробежал холодок. Он внимательно вгляделся в графского камердинера. Глаза у него были – как две льдинки. Рядом остывало то, что недавно являлось князем Шехонским.
– Чего замолчали? Так ужасно расправиться с соперником… Нехорошо. Вот до чего доводит ревность! Думаю, Ольге Владимировне это совсем не понравится.
– Но послушайте…
– Что касается меня, то я в этот момент нахожусь совсем в другом месте. Итак, что у нас дальше?
И Пётр вдруг понял, что ему не уйти отсюда живым. Морис смотрел на него с брезгливой гримасой. Так уставший от своих трудов палач глядит на очередную жертву: без интереса или жалости, только со скукой…
– Ладно, – сказал каторжник как можно более небрежно. – Ну, я пошёл?
– Это куда же? – откровенно осклабился Морис. Он стоял вроде бы в расслабленной позе, но весь собранный, сжатый, словно пружина. Бежать от такого невозможно…
– В чём дело? – спросил Пётр. Он пытался выглядеть уверенным, но удавалось плохо.
– Ну, вы же хотели драться.
– Да, но не с вами, а с князем Шехонским. Вы мне ничего плохого не сделали.
– Так я сейчас сделаю!
– Но почему?
– Привычки у меня такие. С утра руки чешутся, настроение плохое… Нужно выместить злость на ком-нибудь. Вы подходите.
– А если я не захочу с вами драться?
– Полноте! Вы же не эта тряпка. И не позволите мне лупцевать вас по щекам. Ведь так?
– Не позволю, – глухо подтвердил Ахлестышев.
– Вот и не заставляйте меня прибегать к таким средствам. Вынимайте саблю. Поглядим, насколько вы хороши в фехтовании.
– Но моя смерть невыгодна Полестелю! – в отчаянии крикнул Пётр. – Он что, думать разучился? Если Ольга Владимировна не увидит меня в ближайшие два-три дня, то заподозрит обман со стороны графа. И отзовёт своё слово!
– Эк вам хочется спастись… – сокрушённо покачал головой камердинер. – Почти как Шехонскому. Напрасно стараетесь. Граф не разучился думать. Скорее, наоборот. Вы ведь оставляли ему ничего не значащую записку?
– Да, и что?
– В нашей службе есть такие мастера, что подделают любую руку. Родная мать не отличит! Ольга Владимировна получит от вас целых два письма. В первом будет сказано, что вы благополучно выбрались из Москвы и ждёте-не дождётесь, когда свидитесь с ней снова. А случится это, как только ненавистного врага прогонят из древней столицы… Второе письмо будет не столь радостным. Граф как раз сию минуту его сочиняет. Вы напишите в нём, что оказались у своих, и эти свои запрятали вас в тюрьму, как беглого каторжника. И завтра пешим этапом отсылают в Сибирь. Навсегда. Добавите, что всю оставшуюся жизнь будете вспоминать те чудные мгновенья в шалаше… Говорю вам, граф работает над текстом, у него получится высокохудожественно.
Пётр сжал кулаки. Злость прогнала его страх и добавила силы. Вот как? Ещё одна попытка убить его? Это мы ещё посмотрим! Сколько раз каторжника уже убивали, но так не справились до сих пор… Возможно, ему не одолеть этого рубаку и стрелка, но Морису придётся попотеть! Вкус свободы не долго таял на губах… Жалко их с Ольгой несбывшуюся семейную жизнь, и жалко, что не довёл до конца операцию с баронессой фон Цастров. Жалко.
– Я опаздываю ко второму чаю, – делано зевнул Морис.
Пояснил:
– Долго пришлось жить в Англии. Под чужим именем, разумеется. Не поверите: чай теперь пью только с молоком! Так что не задерживайте меня. Ну? Становитесь в терцию.
Ахлестышев уже унял дрожь в коленях и прогнал расслабляющие его мысли об Ольге. Пусть же гадина потрудится! Он встал в закрытую позицию и собрался, как только смог. Морис иронично хмыкнул и сделал шаг вперёд. И тут из-за его спины раздался до радости знакомый голос:
– Эй, мазурик!
Француз резко развернулся. На фундаменте сгоревшего дома, словно два кота на завалинке, сидели Отчаянов и Саша-Батырь.
– Кто такие?
– Да за Петром Серафимовичем пришли. Мы его с собой заберём – ты не против?
Егерь говорил с ехидцей, а ружьё своё держал на коленях так, что дуло смотрело Морису прямо в живот. Тот чуть отступил влево, и ружьё тут же повторило это движение.
Француз был раздосадован, но не испуган. Он оглянулся на Ахлестышева – а не достать ли его в броске? Тот сказал торопливо:
– Не советую.
– Что так?
– Это унтер-офицер Отчаянов из лейб-гвардии Егерского полка. Стреляет как бог.
– Не слышал о таком.
– Теперь услышал, – жёстко оборвал француза Сила Еремеевич. – Стой, где стоишь!
– И что дальше?
– Дальше буду в тебе дыру сверлить. Как выбираешь? Говорят, ты знаменитый фехтовальщик?
– Говорят, – спокойно подтвердил Морис, разглядывая невесть откуда взявшихся русских. – Но как вы нас нашли?
– Твой полковник, дурья башка, означил это место на карте, – пояснил, ухмыляясь, Саша.
– На какой ещё карте?
– Да в кабинете у него лежит… На столе с золотым обводом.
– Ага… – с похвальной быстротой сообразил камердинер. – Значит, вы всё это время лазили, куда хотели… А эта девушка с феерическим темпераментом?
– Моя невеста, – с гордостью пояснил Батырь.
– Поздравляю.
– Благодарствуйте. Понравилась?
– Не то слово.
– Ну, хоть порадовался напоследок… – с непередаваемой издёвкой сказал вардалак.
Морис сразу набычился.
– А ну, каланча, выйди, и посмотрим, кто кого! Запечатаю в ящик по самый хрящик!
Саша презрительно сплюнул.
– Ещё мараться! У нас для этого Сила Еремеевич есть.
– Какая сила? – не понял камердинер.
– Хватит болтать, – сказал егерь. – Сейчас увидим, какой ты фехтовальщик.
И, отдав штуцер Батырю, вытянул из ножен кортик и пошёл на француза. Лицо у него сделалось такое, что Ахлестышеву захотелось отвернуться… Морис не смутился и смело встретил врага. Однако сабельного боя, считай, что не получилось. Камердинер напал первым. Отчаянов одним быстрым движением парировал удар, а вторым полоснул Мориса под левое ухо. Без всяких увёрток и пританцовываний… “Знаменитый фехтовальщик” всхлипнул и, суча ногами, покатился по горелой земле.