Московский апокалипсис
Шрифт:
– А ну…
Тут от окна раздался выстрел, и оратор упал, обливаясь кровью. Пётр оглянулся. На подоконнике сидел Отчаянов и торопливо заряжал дымящееся ружьё.
– Вот молодец Сила Еремеевич!
Чернь снова замешкалась. Вдруг из бокового коридора вышел осанистый мужчина с аннинской звездой на фраке и закричал властным голосом:
– Шильники! Прохвосты! Марш все отсюда! Я, генерал Тутолмин, приказываю вам немедленно очистить Воспитательный дом! В Москве снова русская власть! Кто не подчинится, пойдёт в тюрьму как разбойник!
Толпа
– Ты, енерал, иди, куды шёл. А мы уж вон с теми поквитаемся!
Тутолмина оттёрли к стене, и чернь опять стала выстраиваться для атаки. Ахлестышев поймал на себе взгляды французов. Те смотрели на него одновременно и с надеждой, и с неверием… Многие из них уже были убиты и ограблены. Но те, что лежали ближе к окну, находились как бы под охраной партизан. Жизни раненых зависели теперь только от их мужества… Как бросить беспомощных людей? Толпа убьёт в момент!
Ахлестышев отошёл к своим, ободрил притихшего лекаря, взял у раненых пару пистолетов и вернулся на позицию. Следом приковылял егерь, положил ствол ружья ему на плечо и прицелился в толпу. Батырь поднял над головой своё грозное полено. Три смельчака встали поперёк коридора и приготовились к вражеской атаке.
– Ну, кто первый к сатане на довольствие? – спросил Пётр. Он уже решил для себя, что скорее умрёт, чем будет наблюдать расправу над несчастными калеками. Хватит того, что они с Сашей не защитили Большого Жака… А ведь он помогал им спасти Ельчанинова!
– Мне вон тот рыжий нравится, – громко сказал Отчаянов. – С него и начну!
Рыжий оборванец немедленно укрылся в задних рядах. Чернь стояла в замешательстве, не решаясь напасть. Первых, понятно, эти трое положат – никому не хотелось оказаться в их числе. Топтание на месте продолжилось ещё некоторое время. Вдруг откуда ни возьмись, появились гусары! Два десятка солдат под командой офицера врезались в толпу – и та побежала… С гусарами пришёл и Ельчанинов. Он был уже в мундире и с двумя крестами на груди. Штабс-капитан посмотрел на побоище и горько покачал головой. Не меньше полусотни раненых были перебиты. Если бы не “отчаянные”, толпа растерзала бы всех…
– Да, великий народ и в безднах падения не знает меры…
– Вовремя вы, Егор Ипполитович! – радостно сказал Ахлестышев. – А что за гусары с вами?
– Генерал Бенкендорф прислал. Его отряд вошёл в Москву и теперь воюет уже не с французами, а с уголовными. В городе бесчинства. Сейчас на улицах страшнее, чем было в первые дни нашествия. Будьте осторожны!
– Да уж! Не хватало вынести всё и погибнуть теперь от своих…
Внезапно на улице разгорелась с новой силой ожесточённая стрельба. “Отчаянные” приникли к окну. Оказалось, что спешенные казаки атакуют кор-де-лож, а засевшие в нём французы отбиваются. Трижды казаки ходили на штурм и трижды отступали, неся потери.
Ельчанинов рассердился.
–
– Они боятся, – сказал Ахлестышев.
– Боятся? Но чего? Корпус Мортье уже за Дорогомиловом. Им нужно лишь сдаться.
Пётр кивнул себе за спину, туда, где лежали изувеченные трупы:
– Вот этого они боятся. И имеют основания! Казаки берут пленных крайне неохотно, вы же знаете… Пусть Бенкендорф даст легкораненым гарантии, что их не убьют и обеспечат защиту. Иначе прольётся ещё много крови.
– Вы правы, – согласился штабс-капитан. – Пойду, предложу его превосходительству ваш план и себя в качестве парламентёра. Русская армия с ранеными воевать не должна!
Ельчанинов ушёл, и вскоре стрельба с обеих сторон прекратилась. А ещё через полчаса французы начали по одному переходить из кор-де-ложа в квадратный корпус, складывая на пороге оружие. Вернулся Егор Ипполитович, он был чем-то сильно расстроен.
– Тридцать упрямцев отказались.
– Но почему?
– Они не верят слову генерала. А может, сами за эти сорок дней натворили такого, что боятся отдаться в наши руки…
– Что с ними будет?
– Я сделал всё, что мог, – только и сказал штабс-капитан.
Действительно, скоро небольшая группа французов вышла из кор-де-ложа. Они встали на дворе в круг и ощетинились штыками. Казаки со зверскими лицами отбросили ружья, выхватили сабли и бросились на эту горстку. Ахлестышев не выдержал и отвернулся от окна.
– Пётр Серафимович, – тронул его за рукав штабс-капитан. – Я сейчас же отбываю в действующую армию. Мои дела в Москве закончены.
– А как же мы с Сашей?
– Пока вы, к сожалению, беглые арестанты. Первое, что я сделаю – займусь этим вопросом. Обещаю! Ваши заслуги таковы, что дают вам право надеяться.
– Эх, Егор Ипполитович… Ставка далеко, а здесь Яковлев станет решать мою судьбу! Может, и мы с вами, а? Боюсь, честно скажу. Боюсь, что власти забудут все наши заслуги. Это так по-русски!
– Вы правы: у нас легко сорят людьми. И забывают быстро. Но не в этот раз! Вот вам бумага и карандаш. Напишите с Батырем ходатайства на имя Кутузова о приёме вас на военную службу охотниками.
Партизаны быстро составили заявления и вручили их штабс-капитану.
– Значит, ждать?
– Да. Скоро в город вернётся полиция. Вытерпите некоторое время, пока обер-полицмейстер не получит распоряжения на ваш счёт. А я дам в ставке ход вашим ходатайствам.
– Опять нам скрываться? То от чужих, то от своих…
– Увы. Но уже в последний раз и ненадолго. Где вас искать, ежели что?
– На Остоженке.
– Ну, до встречи, Пётр Серафимович!
– До встречи!
Ельчанинов обошёл всех партизан и простился с ними по-доброму. Сила Еремеевич попросил штабс-капитана сообщить о нём в полк. Тот пообещал – и уехал.