Московский бенефис
Шрифт:
У меня были, конечно, серьезные сомнения, не развлекался ли здесь и Салливэн от щедрот радушного хозяина, но в данном случае это не имело какого-либо принципиального значения.
Гораздо большее значение имело то, как отсюда выбраться. Неужели здесь действительно все наглухо замкнуто и Белогорский не оставил какого-то секретного аварийного выхода хотя бы на случай поломки своей автоматики? А ежели пожар, например, с коротким замыканием в сети и обесточкой всего дома?
Наиболее подозрительным местом на предмет потайного хода была, конечно, альково-пыточная камера. Я облазил все от и до. Нашлось, правда, весьма полезное санитарно-техническое учреждение —
Тогда мне припомнилось, что экстрасенс прокатил меня на движущемся кресле, нажав какую-то кнопку под крышкой стола. Может, там и еще какая-нибудь кнопочка отыщется? Полез изучать, хотя Салливэн только саркастически хмыкнул, мол, давай майся дурью дальше…
Кнопки были, и не одна, а штук пять. Но большая часть их всего лишь управляла освещенностью помещения. Можно было организовать полную тьму, посадить товарища в зубоврачебном кресле под световой конус и создать иные театрально-осветительские эффекты. Кресло двигалось только вперед или назад по небольшому транспортеру. Для размещения и обслуживания этого механизма в полу имелся люк, который я, рано порадовавшись, обнаружил под столом. Однако, когда я влез в пространство между деревянным полом и бетонным перекрытием, вынужден был с тоской плюнуть — отсюда тоже пробиться было нельзя. Конечно, если б знать, что так все получится, то вместо зонта-револьвера я взял бы отбойный молоток и компрессор, но вот не догадался, увы…
На душе стало тоскливей. Я решил попробовать поискать выход за стеллажами с книгами. На это ушло около часа времени, я забил рот и нос пылью, но увы, как и раньше, ни хрена не нашел.
— Ну, — сказал Салливэн, — вы убедились? Русские ужасно любят проводить эксперименты в тех случаях, когда здравомыслящим людям уже давно все ясно…
С этим я мысленно не согласился. Если бы на земле жили исключительно здравомыслящие люди, мы до сих пор ходили бы без штанов. Первый человек, намотавший на себя шкуру, наверняка поначалу выглядел полным придурком среди своих беспорточных соплеменников. Так что нечего валить все на русских. Колумба все считали психом, но он открыл-таки, на нашу голову, эту чертову Америку…
— Все-таки я нашел ванну и туалет, — заметил я. — На одной воде можно чуть ли не месяц держаться.
— Возможно, — проскрипел Салливэн, — если от здешней воды мы не заработаем что-нибудь желудочное. У меня, кстати, уже началось что-то неприятное в животе…
— Это на нервной почве, — сказал я тоном бывалого лекаря, и Салливэн отправился в сортир.
А я вынул из кармана коробочку с перстеньками. Оба минуса поблескивали, но не отбрасывали тени. Что за страшная тайна была заключена в эти такие безобидные вещицы? И кем?
Я поглядел на Белогорского, прикинул температуру воздуха в комнате и понял, что вскорости от него пойдет запашок, который заполнит все помещение. Это будет очень невкусно, и даже при хорошей вентиляции нам тут будет ой как туго. Очень захотелось выбраться и желательно — побыстрее.
И тут наконец-то проснулась РНС. Я уж думал было, что она от меня совсем отступилась.
Сигнал был короткий, но очень, как выяснилось, ценный. Сначала мелькнуло лицо О'Брайена, таким, каким оно виделось Мануэлю и Мерседес, а потом моя память продемонстрировала мне картинку из памяти капитана: там, где фигурировали индеец-отшельник с верховьев Ориноко и перстень с выпуклым плюсом. История с протискиванием весьма габаритного мужика в узкую щель, ведущую в пещеру отшельника, которая была тесновата даже для беременной кошки, стала своего рода подсказкой…
РНС до сих пор меня не подводила и не обманывала, но ведь тут речь шла о том, что происходило Бог весть когда и неизвестно, происходило ли вообще. Ведь даже сам Чудо-юдо сомневался, видел ли я реальные картины из жизни Мануэля, Мерседес и О'Брайена или же некую случайную фантасмагорию, сложившуюся у меня в голове. Там капитан О'Брайен прямо из пещеры отшельника перенесся в свой родовой замок. Из Бразилии — в Ирландию! Это ж фантастика…
Но мне-то куда ближе надо. Тут по прямой и сорока километров не будет…
«Разъединенные счастье приносят, соединенные силу дают», — припомнилась надпись, прочтенная Мерседес. А ну! Где наша не пропадала! Я со всей решимостью пошел к двери.
«Имея перстень, вы могли бы даже пройти прямо сквозь стену…» — отчетливо услышался голос индейца-отшельника. Точь-в-точь таким, каким слышал его внутри своего мозга О'Брайен.
«Ваше обращение к Нему должно походить на боль, идущую от пальца к мозгу»… — и это я услышал тоже.
«Думай о том месте, где хотел бы очутиться…» — все эти цитаты припоминались неспроста. РНС явно хотела вывести меня отсюда.
Неожиданно я надел перстни на средние пальцы обеих рук, печатками к ладони. Почему именно так — потому, что РНС именно так приказала. Выпуклый к вогнутому — на левой выпуклый, на правой вогнутый.
Соединять их было страшно. Я помнил, как Мерседес, соединив перстни, получила что-то похожее на удар током. Шкурой помнил! Но я верил. Верил, что все получится и я пройду. Мне очень хотелось выбраться из каменной мышеловки, где вот-вот запахнет гниющим трупом. Мне хотелось домой, в родное Зазаборье, на зеленую лужайку позади дворца Чудо-юда. Туда, где бегали и играли сейчас Колька и Катька.
Преодолев страх, я слепил ладони, совместил воедино печатки перстней, вогнутый минус с выпуклым и…
Меня жиганул не то разряд, не то удар, в глазах мигнула оранжевая вспышка, потом лиловая. На какую-то секунду я ощутил себя какой-то маленькой болячкой, от которой чуткая, вибрирующая нить нерва тянется куда-то в бесконечность…
Потеря сознания была, но скорее всего совсем недолгая.
По ноздрям, в легкие хлынул свежий, воистину пьянящий свежий воздух. Глаза открылись и увидели солнце, небо с белыми облаками, знакомые очертания нашего «колхозного» дворца. Всего в десяти шагах от меня барахталась небольшая куча мала из четырех мелких хулиганов: Катьки, Кольки, Сережки и Ирки. Загорелые, лохматые, поцарапанные бариново-чебаковские гибриды.
А их отец и дядюшка сидел на травке в обнимку со своей сумкой, из которой торчала рукоять стреляющего зонта, и ощущал полное, прогрессирующее и доминирующее обалдение.
— Папка! — заорал Колька, выпрыгнул из свалки первым и подскочил ко мне, следом и остальные поросята прекратили возню.
— Дядя Дима, — деловитая Иришка посмотрела на меня с большим интересом. — А как это вы так тихо-тихо подошли?
Меньше драться надо, — пришлось сделать рожу построже. — А то так вот подойдет какой-нибудь и унесет вас отсюда…