Московский бенефис
Шрифт:
Во-первых, вдоль стен квадратной, без окон комнаты висели тяжелые шторы из черного бархата. Это впечатляло, хотя и настраивало на какое-то театрализованное действо. Похожие шторы висели в каком-то из «вигвамов» Твин-Пикса, только там они были алые или багровые. Весь фильм я посмотреть не сумел, но шторы мне отчего-то запомнились. С чисто практической точки зрения они мне не нравились потому, что там, за этими ниспадавшими на пол шторами, можно было укрыть двух или даже четырех дядей, которые могут внезапно появиться оттуда и сделать мне больно в самый ответственный момент.
Во-вторых, прямо напротив двери, через которую мы вошли, стоял стол, явно натуральной старинной работы, покрытый опять-таки черным бархатом. Стол был солидный, за ним вполне можно было разместить
Немного настораживало кресло, стоявшее посреди кабинета. Оно было почти такое же, как в кочегарке, где мы с Вараном проводили свои «сеансы лечения от всех скорбей». На нем, правда, не наблюдалось никаких приспособлений для фиксации пациента, а при наличии трех-четырех гипотетических дядей, спрятанных за шторами, пристегнуть или привязать клиента можно достаточно быстро. Меня не больно утешало то обстоятельство, что известная мне дверь находилась за моей спиной и прямо напротив товарища экстрасенса. Это могло гарантировать только от прямого выстрела в затылок, потому что стрелявший товарищ мог бы вышибить дух не только из меня, но и из мистера Белогорского. Во-первых, выстрелить могли и в правый, и в левый висок, а во-вторых, могли стрелять не пулей, а каким-нибудь шприцем, отравленными иглами, которыми, помнится, Соледад перебила целую кучу шведов на острове Сан-Фернандо. Наконец — и для государства российского это был вариант наиболее вероятный,
— из-за штор мог просто подвалить дядя с кувалдой и звездануть меня одним махом и с гарантией.
— Итак, господин Николай Коротков, — сказал Белогорский, усаживаясь за свой стол, примерно на то место, где долженствовало сидеть Великому Инквизитору, — давайте предварительно побеседуем. Сколько вам лет?
— Тридцать два, — ответил я совершенно искренне.
— Кто ваши родители?
— Я не знаю. Меня нашли на Ярославском вокзале, и я все детство прожил в детдоме. — У Короткова биография была удобная, и запутаться в ней я не боялся.
— В армии служили?
— Само собой.
— В Афганистане были?
— Нет, я в Германии служил. Тогда эта группа ГСВГ называлась.
— Наслышан, — снисходительно кивнул Белогорский. — Стало быть, о своем происхождении вы ничего не знаете, поэтому спрашивать о том, были ли у вас в семействе лица с какими-то аномалиями или отклонениями от нормы, я не стану. А как вы стали журналистом?
Это был вопрос на засыпку, но я назвал тот институт, который окончил на самом деле.
— Кроме Германии, где еще довелось быть?
Генетика в потомке врачей-чекистов несколько сказывалась. Правда, услышать от Вадима грозный вопрос: «А теперь расскажите, гражданин Коротков, как вы Родине изменяли и с кем?» — я не надеялся, но впечатление было такое, что от искренности моего ответа зависит, повезут ли меня на Колыму или шлепнут в подвале Лубянки.
— В том-то и дело, что нигде, — сказал я, постаравшись продемонстрировать, что я все-таки считаю себя не подследственным, а пациентом, обратившимся за медицинской помощью. — Я не мог быть во Вьетнаме, понимаете? В то время, когда мистер Салливэн там служил, я еще из октябрятского возраста не вышел. Но я почему-то помню, что выносил его раненного, из джунглей, и знаю, что меня тогда звали Дик Браун. Мистер Салливэн вам может подтвердить, я рассказал ему именно то, что он сам помнит. А я, Коротков, это помнить не должен.
— Итак, у вас просматривается раздвоение личности… — с глубокомыслием во взоре произнес экстрасенс. — Что ж, если вы не боитесь, я могу провести исследование и уточнить диагноз. Предупреждаю сразу: методы нетрадиционные, возможны временные неприятные ощущения, частичная потеря памяти и так далее. Так что если не чувствуете себя вполне здоровым сейчас, то лучше сходите к терапевту, обследуйтесь на предмет допустимых нагрузок и приходите ко мне в «ARZT», скажем, через неделю. Разумеется, при хорошем заключении терапевта. Если хотите рискнуть, то подпишите вот такую бумажку…
Белогорский достал некий бланк, отпечатанный на хорошем принтере и размноженный на неплохом ксероксе. На бланке я прочел следующее:
«ЗАЯВЛЕНИЕ Я…………………………………. настоящим заявляю, (фамилия, имя, отчество) что был заранее предупрежден врачом-экстрасенсом БЕЛОГОРСКИМ В.Н. о возможных негативных последствиях применения нетрадиционных лечебных и диагностических методов, без предварительного медицинского осмотра у лечащего врача-терапевта на предмет определения противопоказания к применению таких методов. На применение ко мне нетрадиционных методов даю полное и совершенно добровольное согласие и всю ответственность за возможные негативные последствия применения ко мне нетрадиционных лечебных и диагностических методов (вплоть до летального исхода) прошу возлагать только на меня лично. Обязуюсь не возбуждать против д-ра БЕЛОГОРСКОГО В.Н. уголовного дела и не предъявлять ему гражданских исков в судебном порядке.
/подпись/ ……………………..19…г.»
Получив на прочтение эдакий бланк, любой нормальный гражданин, «схватив в охапку кушак и шапку», по выражению дедушки Крылова, рванул бы отсюда, пока цел. В принципе, это было нечто вроде посмертной записочки: «В моей смерти прошу никого не винить». Удар по голове кувалдой я бы лично тоже мог отнести к «нетрадиционным лечебным и диагностическим методам», хотя вряд ли дал бы на него полное и добровольное согласие. Не знаю, какова была бы сему документу юридическая цена, но выглядел он весьма солидно и, вероятно, мог служить каким-то аргументом для защиты, если б, конечно, документ, подписанный Коротковым, годился для рассмотрения на уголовном процессе по делу о злодейском умерщвлении врачом-вредителем Белогорским (он же Вайсберг) пламенного борца-интернационалиста, ветерана революционного движения на острове Хайди, члена Политбюро Хайдийской Народно-социалистической партии, министра социального обеспечения первого (и последнего) Революционного правительства Республики Хайди, верного спутника жизни Президента Республики Хайди и прочая, прочая, прочая команданте Киски, товарища Дмитрия Сергеевича Баринова (он же Ричард Браун, он же Анхель Родригес). Вообще-то такого процесса не состоялось бы ни под каким видом, потому что если б Чудо-юдо, то бишь доктор (забыл каких наук), профессор Баринов Сергей Сергеевич вычислил причастность Белогорского к летальному исходу лечения своего родного сына, то АОЗТ «ARZT» не только безвременно лишилось бы лучшего ума и светлой головы, но и в самом прямом смысле вылетело в трубу (моей любимой котельной). Меня это, конечно, не смогло бы утешить, но послужило бы кое-какой компенсацией за моральный ущерб нашему семейству. Странно, но, прекрасно понимая, что в принципе подписываю себе смертный приговор, я взял у Белогорского его мраморный «Паркер» и, вписав свое ФИО, подмахнул заявление и поставил дату.
— Ну что ж, — зловеще сказал экстрасенс, — усаживайтесь в кресло.
— Вы не бойтесь, — подбодрил меня Утенок Дональд, — я видел процесс лечения и знаю, что все это не так уж страшно…
— В данном случае, — нахмурился Вадим, — я ничего гарантировать не могу. По-моему, это очень тяжелый случай. Боюсь самого худшего…
Скорее всего, он произнес эту фразу полушутя-полусерьезно, а может, надеялся, что я после этого сразу же удеру отсюда… Но Боже мой, как он оказался прав!