Московский бенефис
Шрифт:
— Ну, миленький, ну, пожалуйста, — Таня вертелась на своем месте, производя максимальный шум, и говорила так громко, что ее, наверно, слышно было на весь барак.
— Уже нужно трахать? — спросил я шепотом. — Вы же сказали: «Миленький!»
— Нет еще, — прошипела Таня, — только когда: «Милый!»
— Как скажете, — согласился я и прикорнул к подушке. Глазки закрывались, позевунчики напали… По-моему, я даже задремал. Но тут Кармела звонко шлепнула меня по спине и истомно застонала:
— Милый! Милый!
Я не сразу врубился и услышал шипение:
— Работай, соня! Тряси!
Пришлось дрыгаться на пустом месте. Звуки
— И долго еще? — поинтересовался я.
— Так — минуту. Потом начнешь интенсивнее и зарычишь, желательно погромче…
Таня вошла в раж, я даже повернул голову и посмотрел на нее. Впечатление было, что ее действительно кто-то трахает. Увы, процесс этот она знала неплохо, судя по действиям… Когда я, выполняя ее приказ, принялся толкать простыню с большей и нарастающей интенсивностью, Кармела принялась не хуже Джековой бабы выкрикивать: «А! А! А!» — и так дрыгаться, что я остановился — и так все тряслось.
— Мычи! — шепнула она. — Кончай…
И тут она так восхитительно застонала, что у самой Мадонны получилось бы хуже. Правда, на меня лично это уже не могло произвести впечатления, потому что я испытал главное облегчение: больше не надо ничего изображать, а можно спокойно поспать, отвернувшись к зеркалу. Что я и сделал…
КОРИЧНЕВАЯ ТЕТРАДЬ
Спалось мне преотменно. Поскольку в комнате не было окна, в которое могло бы посветить солнышко и разбудить раньше времени, то спать можно было сколько угодно. Свечи, очевидно, потушила Кармела. Тем не менее я проснулся и с удовольствием ощутил во всем теле последствия приятного отдохновения. Думать о всех кислых делах не хотелось.
Кое-какой свет в комнату проникал из-под двери. За стеной кто-то негромко разговаривал. По коридору шаркали шлепанцы, где-то звякала посуда.
Кармелы рядом не было. Я поспешил слезть с кровати и стал искать плавки. Конечно, высохли они плохо, но что поделаешь.
Дверь оказалась запертой на ключ. Это было совсем некстати, потому что утречком люди испытывают вполне понятную потребность облегчить мочевой пузырь. Ежели б Танечка подумала об этом, то запирать бы меня не стала. Хотя, как я догадывался, она тоже была живой человек, а потому скорее всего пошла по тем же делам, если не более серьезным. Оставалось только ждать, а это могло затянуться и на полчаса, поскольку Тане потребовалось бы время на поиски здешнего туалета типа «сортир» с буквами М и Ж.
Кроме мелкой и гнусной потребности, была еще одна, вполне благородная: хотелось жрать. Опять же из-за проклятой двери сходить на кухню и поглядеть, что там у Джека на «шведском столе», я не мог. Короче, ни «плюса», ни «минуса» — живи как хочешь.
Конечно, можно было успокаивать себя тем, что Таня далеко не уйдет, ибо кругом болота, колючая проволока, КПП с «КПВТ» и другие сложности. Опять же к «Запорожцу» ее без меня не подпустят. Но, к сожалению, за прошедшую ночь Джек мог десять раз позвонить Чудо-юде и рассказать ему о приезде разлюбезного сына с фригидной скрипачкой. Хотя какая она, к черту, фригидная? Если она, имитируя, такой концерт закатила, то что ж бывает, когда ей действительно работать приходится? Впрочем, не в этом дело. Главное, что Чудо-юдо уже мог приехать и познакомиться с Таней. А меня, так сказать, оставить на закуску под замком…
Но тут я зацепился в темноте за стоящую на полу Танину сумку и, услышав, как бряцнула в ней антабка «калашника», немного успокоился. Если бы я уже был «арестован», автомат бы забрали.
Тем не менее надо было глянуть. Можно ведь превратить автомат в простую палку, если свистнуть с него магазин.
Я зажег свечку, раздернул «молнию» и заглянул в сумку. Там лежал автомат с магазинами, патроны из которых никуда не делись. Кроме того, блеснула увесистая цинковая укупорка — взяла-таки боезапас для «винтореза». Имелись еще консервы: «Бычки в томате», «Великая стена», что-то из серии «Анкл Бенс»
— должно быть, все, что попалось ей под руку, когда убиралась с дачи. Мыло, полотенце, «тампаксы», обойма презервативов — запасливая! И, наконец, потертая тетрадь в коричневом переплете.
Грешен — люблю совать нос в чужие бумаги. Поэтому я открыл тетрадь, отчего-то подумав, что обнаружу в нем Танин личный дневник с описанием ее интимных чувств и раскаяний по поводу совершенных смертоубийств. И, как всегда, не угадал.
Тетрадь оказалась очень старой. Ее переплели еще в те времена, когда ни меня, ни Тани на свете не было. И записи в ней относились к тем стародавним временам, когда дедушка Будулай, он же Анатолий Степанович Бахмаченко, был старшиной в экипаже танка «Т-34» и служил в советских оккупационных войсках. Впрочем, были тут и еще более древние письмена — почему-то на немецком языке. И тетрадь сама была немецкого производства — с ореликом со свастикой в коготках.
Судя по всему, Степаныч писал на страницах тетради письма, а потом вырывал из нее листки и отправлял треугольниками или в конвертах. Иногда письмо ему не нравилось, он зачеркивал лист и оставлял его в тетради. Попадались в тетради, однако, и записи денежного характера, что-то насчет танкового мотора, какие-то чертежики деталей… Но на одном листе оказалось то, что меня заставило охнуть. Это был список экипажа танка «Т-34» ј 248. С домашними адресами! Правда, Будулай записал только троих, но ведь четвертым был он сам. И о его перстеньке мне уже не надо было беспокоиться.
Итак, вдавленный крестик-плюсик остался у лейтенанта Агапова Сергея Алексеевича. Дед записал номер полевой почты в Германии, поскольку Агапов оставался служить — командиром роты, но взял и адрес родителей лейтенанта в Ленинграде. Сержант Аветисян Айрапет Саркисович до войны проживал в городе Спитаке, что, конечно, после землетрясения 1988 года было весьма условным адресом. Наконец, был еще заряжающий Бимболат Исаевич Мугуев, проживавший в городе Гудермесе. Причем было приписано, что родня его живет уже в Казахстане… Тем не менее, обладай я информационными возможностями Чудо-юда, уцепиться за эти «хвостики» было вполне реально.
Я даже забыл о своих мелких и гнусных нуждах. Правда, о том, что лазить в сумку к такой строгой девушке, как Таня, весьма опасно, я помнил. А потому, услышав, как она поднимается на крыльцо, здоровается с какой-то бабой и движется в моем направлении, я сунул тетрадь на место, задернул «молнию» и даже задул свечу. Когда Таня отперла дверь, я уже лежал на своем месте и делал вид, что сплю.
Рассудив, что самое время проснуться, я спросил:
— Который час?
— Половина двенадцатого, — ответила Таня, — вставай, лежебока!