Московский гость
Шрифт:
И мы приходим к любопытному заключению, что нас занимает не языческая атмосфера, имеющая свой притулок в нынешней церкви, а конкретная судьба языческих божков и идолов, еще более точно говоря, судьба поименованного Иксом господина и тех, кого он некогда приручил, извлекши из первобытного дикого состояния, сходного с состоянием амеб, инфузорий туфелек, динозавров, антропоморфных обезьян и малосообразительных питекантропов. В общем, еще та была нежить! Увы, всякие лешие, анчутки, чудики рангов полубожков и даже будущие олимпийцы начинали в согласии с учениями Дарвина и Энгельса, иными словами, с естественного отбора и приобретения навыков созидательного труда, роль которого в последующем обзаведении частной собственностью, доходящей порой и до владения человеческими душами, поистине неоценима. Даже и вообразить
Вы скажете, он убрался от греха подальше, предвидя крах. Но я не нахожу ничего, что подтверждало бы вашу догадку, к тому же у меня своя, более убедительная, хотя и не менее гадательная. Путем всяких логических умозаключений и допущений я пришел к выводу, что наш Икс пал жертвой именно тех сил, которые он вывел из первобытно-общинного мрака и подчинил себе мощью магического волшебства.
Вы спросите: когда же, господин Шишигин, вы успели все это обдумать и постичь? Да вот сейчас, сидя в вашем приятном обществе. У меня быстрый ум! Бросая взгляд в прошлое, я отчетливо вижу, как нечисть всех мастей, как отряды нетопырей, упырей и вообще неопознанных субъектов с амбициями, однако, первоклассных душегубов устраивают темную своему владыке и низводят его в непредставимо страшное царство Ния. И это их ошибка, ибо от жестокого и вероломного Ния они заслужили не благодарность, а чудовищные пытки и смерть. Все как один пали под ударами его скипетра, сгинули, иссеченные его огненным бичом.
Но вернемся к герою нашего повествования. Как безвинная жертва террора взбесившихся и взбунтовавшихся учеников и вассалов он, в силу высшей справедливости, присущей и Нию, независимо, впрочем, от его душевных наклонностей, сохранил некую частицу существования, которая терпеливо ждала во внебытийной безвестности своего часа и наконец напомнила о себе, сверх того, дала новую жизнь нашему герою, приведя его на пост беловодского градоначальника.
Высказав это соображение, Шишигин с торжеством взглянул на вдову, словно открыл важный закон становления разного рода политических карьеристов и плутов.
– А без того, чтобы становиться мэром, нельзя было?
– с робкой улыбкой спросила Катюша.
– Готов допустить, что можно, но коль он все же стал мэром, значит в этом была либо некая необходимость, либо его личная воля.
Бедная вдова, у которой захватило дух от нарисованных рассказчиком фантасмагорий, в беспокойном человеческом неприятии тьмы и порождаемых ею чудовищ покачала головой.
– Но какой же во всем этом смысл?
– Да никакого, - рассмеялся писатель.
– Ребята, смахнув многовековой сон, решили поразвлечься, восполнить, так сказать, пробелы в своем существовании... разве это само по себе не уважительная причина не только для молниеносного приобщения к благам цивилизации, но даже и для захвата власти? Что толку искать в этом какой-то особый смысл? И какой смысл во всем прочем? Во всем том, что кажется вам стабильным, вечным или просто привычным? Какой смысл в том, что мы сидим в этом убогом кафе и строим великолепные исторические догадки? И какой в том, что вы живете в роскошном особняке, принимаете гостей, вдыхаете дурманящие испарения и поедаете осетрину?
Вдова поежилась. К осетрине она больше не притрагивалась, что-то подсказывало ей, что лучше этого не делать. Но не упоминание о рыбе, которая стала, возможно, причиной разбойничьего набега Кики Моровой, заставило ее содрогнуться, а то, что Шишигин внезапно вынул из ее существования смысл, поднял его на свет в своей холеной руке и, насмешливо оглядев со всех сторон, во всеуслышание заявил, что это и не смысл вовсе, а сущий пустяк. А вдова так понимать свою жизнь - ни в физическом ее, ни в духовном аспекте - не то чтобы считала ниже своего достоинства, а просто не могла.
– А что же остальные... его, мэра, приспешники?
– спросила она, нахмурившись.
– Какие у вас догадки на их счет?
Шишигин улыбнулся на манер записного обольстителя.
– А вы сами не догадываетесь?
– Если бы я догадывалась, я бы...
– начала вдова.
– Ну хорошо, хорошо, - писатель в успокоительном жесте выставил ладошки, - не буду больше держать вас в неведении и возьму на себя смелость высказать еще одно соображение... возможно, не блестящее, но наверняка заслуживающее внимания.
– Он вдруг страшно округлил глаза и таинственно понизил голос: - Я думаю, я почти уверен... это они, его давние убийцы! Понимаете? Допустим, некогда они его заманили обманом в болото, или задушили, или воспользовались вообще неизвестным нам, простым смертным, способом убийства... Но ведь и они сгинули вместе с ним! Препроводили, как я уже говорил, в царство Ния, а тот и их загреб своими смертоносными ручищами. Это только гипотеза, повторяю, но зато какая! А ожил он - и они за ним. Знаете, это как паразиты на толстой шкуре большого животного, а то и под шкурой. Впиваются, проникают... и никакого от них избавления!
– Но как же он может...
– Это только допущение, гадание, версия!
– торопливо и с напускной серьезностью перебил Шишигин.
– Хорошо, пусть допущение. Но как это можно - взять своими помощниками собственных убийц, врагов?
– Пожить-то хочется. Ему хочется, но и им тоже. А тут уж такая связка, понимаете ли, куда один, туда и другие... нерасторжимость! Существуют неслияно и нераздельно! А потом, это для вас подобная психология ни с чем не сообразна и словно бы неприемлема... как же, мол, в компании с собственными убийцами?.. Для него же это все как раз особой загадки не представляет, так, может быть, маленькое недоразумение, не более того. Хотя, конечно, из малого часто вырастает великое. Но он-то не ужасается и не содрогается. Сказывается богатейший жизненный опыт, на то он и живет... затрудняюсь даже и сказать, сколько он уже живет!
Вдова в растерянности развела руками и, с мольбой взглянув на Шишигина, едва слышно выговорила:
– Еще только об одном скажите... ну, тоже гипотетически... Они выглядят совсем как люди... а в действительности?
– Ах!
– Шишигин преувеличено изобразил ужас.
– Тут невозможно никакое лирическое отношение, поверьте! Лучше и не знать... я, положим, кое-что предполагаю, но выразить - это выше моих сил... и едва ли для ваших нервов! Это что-то уму непостижимое, не завидую тому, кто увидит!
Гадательный, но как-то очень уж ловко скроенный рассказ Шишигина никто, кроме вдовы Ознобкиной, не услышал, хотя многие поглядывали на одиноко ужинавшую пару со значением, и не только сновавшие вокруг официанты и появлявшийся время от времени в зале хозяин кафе. Смотрели на них - во все глаза, пожирая глазами!
– и Греховников с Русланом, но с улицы, в щель между неплотно прикрытыми портьерами. Так слуги толпятся у окон и глазеют на веселящихся господ. Питирим Николаевич даже почернел лицом, сознавая свою унизительную бедность.
Дружба между писателем и юношей наладилась далеко не сразу после того, как Питирим Николаевич не допустил покушения Руслана на Кики Морову. Греховников в пику Катюше увез тогда парня из Кормленщикова, но сделал он это еще и потому, что и впрямь скорбел о Руслане, запутавшемся в сетях кровожадной вдовы. Между тем вырвать его из этих сетей было весьма нелегко, Руслан постоянно норовил побежать к Ознобкиной и вымолить у нее прощение за то, что не бросил камень в секретаршу мэра, поддавшись, по слабости характера, уговорам бог весть откуда и зачем вынырнувшего доброжелателя. Питирим Николаевич пытался воздействовать на мальчишку через его старуху мать, но та уже не имела на сына, прошедшего выучку в великосветской львицы, прежнего влияния, была в его глазах всего лишь высохшим бесполезным существом - ничто в сравнении с красивой пышнотелой вдовой. В какой-то момент Греховникову надоело возиться с неслухом, и он решил испробовать последнее средство, а если и оно не возымеет действия, то бросить свое душеспасительное занятие.