Московский гость
Шрифт:
– Вы полагаете, это в моих силах?
– осведомилась Кики Морова, не тронутая мольбами писателя, но и не отвергающая общение с ним.
– Верю! Убежден! Восстановить справедливость? Да для вас это...
– А вот я как раз не уверена, - перебила Кики Морова.
– Дело в том, что мои силы на исходе... Ну, так бывает. Как раз сейчас... Жаль, что вы не обратились ко мне раньше, я, возможно, помогла бы вам, если бы, конечно, находилась в добром расположении духа. Я почти уверена, что помогла бы. Вы мне нравитесь.
– Но почему вы не хотите помочь сейчас? Отдать распоряжение следственным органам...
– Я не
– Ах, перестаньте!
– Ну да, конечно. Я могла бы обратить на это дело внимание мэра, попросить его о заступничестве... это путь, но, боюсь, мы опоздали.
– Так почему бы вам не применить... нет, давайте уж начистоту! закричал Питирим Николаевич.
– Волшебство... давайте будем называть вещи своими именами! Чудо, мы его требуем, ждем... совершите чудо для моего мальчика!
– Но это, вероятно, будет стоить мне жизни, - возразила девушка спокойно и села на колени к писателю.
– Вы шутите?
– спросил тот, нежно обнимая ее крепкие плечи.
– Будет стоить вам жизни? Вы определенно шутите. Знаете что, давайте выпьем водки.
– Я вовсе не шучу. Кстати, от вас дурно пахнет, вы, похоже, не следите за собой. А впрочем, все равно... И этот ваш запах, и все прочее, и моя жизнь... Насчет водки - это да, налейте. Вы просите чуда? Я согласна!
Петя Чур встрепенулся:
– Но мы пришли сюда совсем для другого, Кики, а заниматься каким-то бедным мальчиком, сама понимаешь, слабое развлечение...
– Слушай, изыди, - отстранил его Питирим Николаевич.
– Не лезь не в свое дело. У тебя слишком длинный нос, и я могу его укоротить... А вы, светлая и добрая красавица, сделайте все от вас зависящее сейчас, я прошу вас... я охвачен нетерпением, весь горю! Эй ты, жирная свинья, освободи место для дамы!
– отнесся он к Красному Гиганту.
– Чего расселся?
Питирим Николаевич был как в горячке и рассыпал оскорбления направо и налево, но окружающие сносили их безропотно, с пониманием его состояния. Ему нужен был простор, сильным движением он пересадил Кики Морову на место, послушно освобожденное для нее Леонидом Егоровичем, а сам непринужденно развалился на стуле в ожидании чуда. Антон Петрович смотрел на девицу словно зачарованный. Судьба мальчика, о котором твердил пьяный писатель, была ему в сущности неизвестна и безразлична, но он вдруг ужасно пожелал, чтобы у Кики Моровой получилось то волшебство, которое она, судя по всему, собиралась совершить.
Все столпились возле красавицы секретарши, не спуская с нее глаз, даже за соседними столиками уже проявляли любопытство, а некоторые из тех, кто еще держался на ногах, встали и влились в круг, образовавшийся вокруг чародейки. Наступила тишина. Изумленный ею, Макаронов подошел поближе узнать, в чем дело, да так и замер на месте с разинутым ртом. Кики Морова сидела, немного откинув назад голову и широко раскрыв глаза, ее нижняя губа приоткрылась, обнажив ровные белые зубы. Она смотрела, казалось, в глаза зевакам, каждому в отдельности и никому в частности, по существу не видя никого.
Ждали, что произойдет нечто необыкновенное, но ничего особенного не произошло. Разве что по лицу Кики Моровой заструился пот да прошла легкой волной судорога.
– Вот и все, - сказала она вставая.
– Правда?
– вспыхнул и засуетился писатель.
– Нет, действительно? Вы это серьезно? Но как же...
– Если вы поторопитесь к тюрьме, вы еще успеете встретить возле ее ворот вашего мальчика, - перебила волшебница с холодной усмешкой.
Пьяный Пушкин выступил вперед и, в порыве поэтического воображения разметав полы черного плаща, принялся неистово бить в ладоши. Сначала неуверенно, а затем распаляясь, его поддержали остальные. Макаронов оттеснил Пушкина и стал работать ладонями на износ. Горький плохо понимал происходящее и шумел просто потому, что шумели все вокруг. Он выпячивал узкую цыплячью грудь, воздевал руки к потолку и, закатывая глаза, сладострастно блеял "браво", а Фаталист взобрался на стол и, по-прежнему воображая себя отлитым в бронзе, утвердился в глубокомысленной позе. Единственный настоящий в этом вихре лицедеев писатель, Питирим Николаевич, засуетился пуще прежнего:
– Бегу, бегу! Я вам верю, прелестница! Вы освободили его! Дайте водки!
– хрипло крикнул он.
– Это такой момент в моей несчастной жизни... радость-то какая!
Кто-то подал ему полный до краев стакан, и Питирим Николаевич с жадной торопливостью его осушил.
– Я совсем спился, я конченый человек! Но мальчик свободен... я верю, мальчик на свободе, и это главное...
Наконец он подался к выходу. Из всех, кто гадал, действительно ли Кики Морова совершила чудо или только избавилась от назойливого писателя, сыграв с ним злую шутку, один лишь Антон Петрович присматривался к ней без задней мысли, каких бы чудес попросить и для себя. И он осознал, что Кики Морова после того, что она проделала, сидя на стуле с отвисшей нижней губой, сильно изменилась, как бы осунулась, отчасти даже подурнела, истончилась. Выходит, ей стоило огромных усилий... но что именно? Стало быть, она действительно совершила чудо! У Антона Петровича голова пошла кругом. У него и раньше была возможность убедиться в сверхъестественных способностях девушки, он видел ее в деле, но никогда не видел он, чтобы она, во-первых, употребляла эти способности во имя благой цели, а во-вторых, чтобы это настолько лишало ее сил. Было отчего закружиться голове. Антон Петрович медленно, превозмогая слабость в коленках, встал, приблизился к секретарше и тихо произнес:
– Я восхищаюсь вами...
Она посмотрела на него с улыбкой.
– А, это ты... И что же, ты все еще любишь меня?
– Он начинает любить!
– вмешался иронический Петя Чур.
– Начинает понимать и ценить тебя, милая!
Зеваки, подуставшие было, вновь оживили свои силы и захлопали с удвоенной энергией.
– Кики Морова! Я люблю вас с каждой минутой все больше и больше, твердо дал отчет в своих чувствах Голубой Карлик.
– Я люблю вас больше собственной жизни, больше всего, что мне дорого, что я только могу представить и вообразить... больше матери...
– Что говорит этот человек!
– с тоской воскликнул Красный Гигант.
Его приятель как бы огрызнулся:
– Я и сам не понимаю, что говорю, откуда это все... Я не знаю! Но я люблю, и это правда!
– И ты хочешь быть со мной?
– лукаво прищурилась девица.
Антон Петрович готов был рухнуть перед ней на колени, сейчас, при всех, на глазах у сотен, у тысяч свидетелей. Нежная, горячая слабость плескалась в нем.
– Еще бы... я могу надеяться?.. быть с тобой... когда? смею ли я в самом деле надеяться?..