Московский оружейник
Шрифт:
– Что произошло? – спросила она, пододвигая кресло к креслу своего сына.
– Слушай, – сказал юноша и затем подробно поведал о визите к нему Дамонова. Затем он рассказал о собственном визите к Розалинде; а затем о визите Степана Урзена.
– И сейчас, матушка, – добавил он, не дождавшись ответа, – ты знаешь всё. Теперь ты видишь, в каком я положении. Помни, наш народ достиг всего успешной войной. Душа народа основана на военной чести, и с тех пор, как наш благородный император открыл путь для продвижения храбрых и преданных простолюдинов, трус окружён всеобщим отвращением. И всё-таки, матушка, скажи, что ты думаешь.
Клавдия Невель несколько мгновений молчала. Наконец она заговорила, и в глазах её сияли слёзы:
– Я отдала одного любимого на благо страны. Россия забрала моего мужа, и теперь я могу потерять сына. И всё же ему лучше умереть, чем запятнать своё имя. О, Рюрик, ты знаешь, что если ты откажешься от вызова, то тебя ждёт бесчестье.
– Скажу откровенно, дорогая матушка, – ответил юноша дрожащим голосом, поскольку родительская доброта взволновала его. – В глубине я чувствую, что имею право отказаться от этой встречи, поскольку в действительности честь не задета. Но если я теперь отступлюсь, то не видать мне больше в Москве доброжелательного взгляда. Все будут с презрением показывать на меня пальцами, и слово «трус» вечно будет звучать в моих ушах. Может быть, это ложное ощущение, но я так чувствую; и что я могу поделать? Это проклятие любой военной эпохи. Только в битвах рождаются герои, и поэтому все должны измерять свою честь силой оружия. Граф носит на лбу мою метку, и все скажут, что он имеет право требовать удовлетворения; хотя я знаю, что он нарочно затеял ссору. Я не могу отказать ему из-за сословных различий, поскольку он выше меня. Я обязан встретиться с ним.
– Тогда, – сказала мать тихим, но напряжённым голосом, – не думай, что твоя мать станет помехой твоим замыслам. Если ты считаешь, что должен идти – иди. Если принесут твоё тело в цепких объятиях смерти, я покорно, со всем возможным смирением приму этот жестокий удар. Если ты вернёшься живым, то я поблагодарю бога, что он пощадил тебя; но, увы, радость будет омрачена мыслью о крови на твоих руках и знанием, что моя радость означает чью-то скорбь.
– Нет, нет, матушка, – быстро вскричал Рюрик, – я сделаю всё возможное, чтобы на моих руках не было крови ближнего. Я буду только защищать свою жизнь. Он виновен во всём… во всём. Он начал ссору, он нанёс первый удар. Он вызвал меня, и он не ответит за это?
– Пусть он беспокоится о себе, сынок. Ты же отвечаешь перед самим собой. Но скажи, разве император не издал какой-то закон, касающийся дуэли?
– Да, но ответственность несёт только тот, кто вызвал. Тот, кого вызвали, чист перед законом.
– Тогда больше я не буду возражать, – сказала мать. Она пыталась ободрить сына, но не могла скрыть ужасную печаль. – Если бы усердные молитвы могли отвести удар, они бы отвели его; но мои молитвы не имеют такой власти.
Прошло много времени в молчании. Казалось, что и мать, и сын хотят что-то сказать, но не смеют. Наконец мать преодолела свою нерешительность.
– Рюрик, сынок, – сказала она, сдерживая слёзы, которые начали пробиваться во время их немой речи, – у тебя остались какие-то важные дела? Может быть, надо передать кому-то словечко?
– Нет, матушка, – ответил Рюрик, стараясь говорить спокойно. – Я твой, и всё – твоё. Но я не погибну.
– Ах, не будь таким самоуверенным, сынок. Пусть эта самоуверенность не заставит тебя забыть о своём боге. Я слышала об этом графе. Он заколол на дуэли Рутгера и Момяко. Он опытный фехтовальщик и умеет убивать.
– Я понимаю, матушка. Но ты не знаешь, что мы все склонны недооценивать свои силы, когда восхищаемся чужими подвигами! Можно простить мою самоуверенность, поскольку единственный человек, который победил графа, был моим учеником. В Испании я учился у лучших фехтовальщиков королевства. Но слушай: да, я хочу кое-что передать. Обо мне ты и так всё знаешь; но ты можешь увидеться с Розалиндой. Если увидишь её, скажи… Но ты знаешь мою душу. Скажи, что угодно. Но я не погибну.
Было уже поздно, и Рюрик поцеловал свою мать и отправился спать.
И вдова осталась одна. Она проследила, как уходит её любимый сын, и когда он скрылся с глаз, она склонила голову и громко зарыдала. Когда она дошла до своего скромного дивана, она встала на колени и излила свою истерзанную душу богу. Она лежала в кровати и пыталась изгнать из своих мыслей всё, кроме надежды; но она видела только ночь. Ни один лучик света не проник в её измученную душу. Она тщетно искала надежду во мраке таком густом, что в его глубинах вырисовывалось только черноё отчаяние.
Спи, Рюрик. Но о, если бы ты знал, как страдает за тебя нежное сердце твоей матери, которая не может уснуть!
Глава 5. Дуэль
На следующее утро Рюрик проснулся рано, и за завтраком никто не произнёс ни слова на занимающую всех тему. После завтрака оружейник пошёл в мастерскую и достал из чулана длинный кожаный чехол, в котором лежали две шпаги, схожие во всём, кроме размера. Это были изящно отделанные толедские клинки. Рюрик взял тот, что потяжелее, обоюдоострый, с эфесом из позолоченного металла. Он вонзил остриё в пол и затем всем весом согнул клинок так, что набалдашник коснулся острия. Гибкая сталь с резким лязгом разогнулась и приняла ту же форму. Затем он с огромной силой ударил клинком плашмя по наковальне. Раздался резкий, ясный звон, но оружие осталось неповреждённым.
– Павел, в Москве нет подобного клинка! Дамаск не видел ничего лучше!
Оружейник говорил это своему помощнику, взвешивая прекрасное оружие в руке.
– Думаю, вы правы, хозяин, – ответил помощник, который с беспредельным восхищением взирал на испытание клинка. – Но, – добавил он, – вы не можете сделать такой же?
– Возможно, но у меня нет такой стали. Сталь этих клинков прибыла из Индии, и сначала это было одно громоздкое двуручное оружие. Оно принадлежало некоему бенгальскому вождю. Этот металл прочен, как бритва, и упруг, как пружина. Мой старый хозяин в Толедо отдал мне их на память. Если бы я назвал, сколько он потребовал однажды за большой клинок, ты бы не поверил.
– Сколько? – спросил Павел с мальчишеским любопытством.
– Семьсот дукатов.
– И всё-таки он их отдал.
– Да. Он нарочно назначил такую цену, поскольку их подлинная стоимость равнялась только тому благу, которое они ему приносили. Если он говорил правду, он любил меня, и дал мне их в подарок как лучший образец, который я могу пожелать.
После этого Рюрик положил маленькую шпагу, а затем дал Павлу несколько указаний по работе, обещая, что вернётся к вечеру. Услышав это обещание, верный помощник с сомнением помотал головой, но ничего не сказал, и скоро Рюрик ушёл в дом. Тут же к двери подъехал Аларих Орша.